Андрей Иванович Еременко если и не все знал, то о многом догадывался, а если он и понимал что-либо неправильно, то, на мой взгляд, и другой на его месте понимал бы ничуть не лучше его. Было ясно, что немцы будут давить на город с двух концов – северного и южного, а может, ударят всей массой по центру, чтобы разрезать Сталинград на две части, и этим центром станет овраг Царицы, где и сидит он сейчас в душной штольне, а в голове гудит от стукотни аппарата Бодо.

– Не вижу иного выхода, – сказал он Хрущеву, – кроме одного. Главные усилия надо бросить против армии Паулюса, а с юга, где зажимает танковый Гот, ограничиться обороной, но очень жесткой, чтобы муха не пролетела…

(В капитальной монографии «Великая победа на Волге», которая увидела свет под редакцией К. К. Рокоссовского, сказано: «Такое решение в целом могло отвечать только требованиям Ставки ВГК, но в сложившейся обстановке оно было невыполнимым, заранее обреченным на неудачу. И в этом заключается грубая ошибка, допущенная генерал-полковником А. И. Еременко».

Хоть убейте меня, а я никак не могу понять, в чем же суть этой ошибки Еременко? Или ему следовало лишь обороняться от Паулюса, а наступать на Гота? Или, может, равномерно разделить свои силы, и без того слабые? Критику в адрес генерала Еременко я понял так: на него нажали из Ставки, чтобы делал, как велят, вот он и делал. А тогда, простите, не Еременко допустил «грубую ошибку», а кое-кто из тех, что протирал штаны в кабинетных креслах… Ладно. Поедем дальше!)

Сталин город своего имени вниманием не оставлял, хотя – ради сбережения своего «престола» – продолжал упрямо удерживать возле Москвы главные стратегические резервы, которые именно сейчас так были необходимы под Сталинградом. Верховный, не ко сну будь он помянут, постоянно слал и слал в Сталинград своих поверенных и доверенных – представителей Ставки, ревизоров ото всех родов войск, различных наркомов и их замов, в Сталинграде околачивался в роли соглядатая и доносчика Г. М. Маленков, постоянно и беспробудно пьяный, так что на ногах не держался, но зато окруженный могучим кольцом личной охраны. Вся эта «собачья свора» (по выражению Н. С. Хрущева) пользы для фронта на грош не принесла, но хлопот всем доставила выше макушки. В довершение всего сталинские визитеры так загадили туалет на командном пункте, размещенном в штольне, что стало не продохнуть.

– Вот варяги проклятые! – матерился Никита Сергеевич, слов не выбиравший. – Понаехали тут, всё обо…ли и смотались ордена получать, а нам с Еременко… хоть нос зажимай. Тоже мне начальнички – в дырку попасть не могут! И этот Маленков еще тут… наблевал всюду, зараза худая.

Никита Сергеевич вовремя предупредил командующего, чтобы он лишнего при Маленкове не сболтнул, но Андрей Иванович побаивался своего заместителя Филиппа Ивановича Голикова, который уже сдал Воронеж немцам, а ранее, еще в довоенные годы, будучи начальником разведки Генштаба, каждый день врал Сталину, что войны не будет, чем и угодил вождю. Теперь он, от роду пугливый, боялся разворота событий, угрожающих покончить не только со Сталинградом, но и с его житухой, столь приятной для бывшего сталинского фаворита. Вот Гордов, второй заместитель Еременко, тот смирил гордыню и, куда бы его ни послали, ничего не боялся, ехал и командовал, воюя, как умел (и воевал на фронте, пока его не ранили). Но зато Филиппа Ивановича на фронт было и калачом не заманить. Уж столько он пил с Маленковым, чтобы угодить ему, но тот – рожа пьяная! – так и уехал в Москву, не догадавшись взять с собой Филиппа Ивановича… Трусливый человек, Голиков проводил дни в доме отдыха «Горная Поляна», присматривал за переправами, а если кто драпал, он выезжал наблюдать за тем, как они драпают. Один наш генерал после отступления, вспомнив о сталинском приказе № 227, застрелился, а предсмертную записку закончил словами: «Остаюсь верен делу Ленина!» Филипп Иванович завел дело:

– Почему это он верен делу Ленина, если у нас сейчас не Ленин, и верным надо быть делу великого и мудрого Сталина?!

Еременко кряхтел – от боли в ране и переживаний:

– Может, отпустить его ко всем псам, чтобы не вонял тут?

– Куда? – спросил Хрущев. – Такого отпусти, так он тебе завтра же будет в кабинете Хозяина и навоняет еще больше. Да так накапает на нас обоих, что вовек не отмоемся. Такое на нас напортачит, потом не отбрыкаешься… Ведь он сдал немцам Воронеж, а теперь отпусти его – сразу бочку на нас покатит.

После очередной бомбежки Голиков совсем обезумел от страха, убивался, плакал перед Хрущевым, говорил:

– Можно, я на другой берег Волги отъеду? Ведь дураком надо быть, чтобы не понять: завтра нас живьем немец сожрет. А я бы для вас новый командный пункт приготовил… на другом берегу. И фанеры бы достал, чтобы стенки обить.

– Филипп Иваныч, да очумел ты, что ли?.. За Волгой земли для нас нет и не будет. С нас же голову снимут, если Сталинград оставим. Ты соображаешь сам-то, о чем говоришь…

(«Ни шагу назад!» – гласил сталинский приказ № 227, и, согласно этому приказу, расстреливали отступивших командиров, тысячами гнали рядовых на верную гибель – в штрафбаты, а вот Филипп Иванович после очередной бомбежки драпанул в Москву и там, как и предвидел Хрущев, стал доносы писать на всех, кто в Сталинграде остался, и Сталин Голикову поверил, а честным людям потом еще пришлось оправдываться – вот такие генералы тоже были в нашей армии… Забудем о них!)

* * *

* * *

* * *

Валентин Саввич написал эту фразу и поставил точку. Было раннее утро. Часы показывали 4.30.

Накануне вечером он был на подъеме. Воодушевленно, с восторгом делился ближайшими планами:

– Все здорово. Осталось написать о Дьеппе, о Черчилле, в заключение – о 23 августа… И… всё! Вот только хочу посоветоваться – может, сделать паузу? Не терпится написать «Когда короли были молоды»…

И Валентин Саввич почти на одном дыхании рассказал мне свой новый роман о любимом им времени. И передо мной ожили Елизавета Петровна, Фридрих Великий, молодой Ломоносов.

– Хотя и «Сталинград» в целом готов, – продолжал он, – есть все материалы ко второму тому, я уже знаю, когда и что говорил любой из героев. Вот «почасовик» (так Валентин Саввич называл составленный им рабочий хронологический план – календарь событий).

В этот вечер я еще раз убедилась: «Начинать лучше с конца» – это не дань моде, не просто оригинальный прием, не поза, это – позиция писателя-гражданина, начинающего писать произведение, только отчетливо представляя его до самого конца.

Как редки и коротки были эти незабываемые вечера! Я работала днем, он – ночью. О каждом прожитом «дне» (для нас – ночи) он сообщал утренней запиской. Тысячи записок; в них – судьба и жизнь, в них – муки творчества и радость побед, в них – биографии автора и героев его произведений.

Последнюю привожу дословно:

«04 ч 35 мин. Закончил главу. Вылез на 223 стр. Еще 19-я глава (проходная) и ДВЕ главы целиком о 23 августа.