полка, вспомнил нашу поездку в Кишинев, а также совместную работу по испытаниям нового гусеничного транспортера ГТС. А затем были пожелания, пожелания, пожелания… Расстались в полночь. Договорились, что провожать нас никто не будет, все проблемы с моим отъездом решит Семен Шаталов.

Дома женщины немного поворчали на нас, мол, затянули мы прощальный ужин, но все улеглось. Утром на вокзал – транспорт уже был у подъезда. На перрон прибыли за полчаса до прихода поезда. Обсуждали разные вопросы, обещали друг другу писать, а Шаталовы клялись, что при первой же возможности побывают в Москве и зайдут к нам. Но в жизни получилось иначе. Сначала переписка была регулярной, и не только к празднику, затем стала все больше и больше угасать. На наши письма, поздравительные открытки и телеграммы мы ничего не получали. Ни с кем больше мы не переписывались, узнать у кого-нибудь, почему Шаталовы молчат, возможности не было. Через много лет, точнее, в 1969 году, находясь в Москве по случаю моего нового назначения, я встречаю случайно в вестибюле гостиницы ЦДСА Семена Шаталова. Встреча была радостной, но разговор – грустным. Оказывается, Семен давно уволился из армии и несколько лет руководит профсоюзами (какими – не спросил). С Дусей он разошелся и создал уже другую семью.

– А сейчас извини, Валентин, очень тороплюсь на совещание к начальству. Но здесь еще буду несколько дней, увидимся.

– Желаю всего хорошего. Рад был встрече. Но, к сожалению, завтра утром я улетаю к месту службы.

Так вот неожиданно встретились и быстро расстались. У всех своя судьба. Но как важно не потерять себя, свое человеческое достоинство.

Но об этом повороте в наших судьбах мы, стоя на перроне Черкасского вокзала, еще не знали. Подошел поезд. Наш плацкартный вагон своим входом почти уперся в оставленные нами вещи – два чемодана и постельную связку. Предъявив билеты, мы с Семеном и вещами двинулись вперед. В середине вагона нашли две свободные наверху полки – одну в купейной части, вторую – в боковой проходной. Внизу сидела, с одной стороны, бабка, с другой – мужик лет пятидесяти. Мы, два майора, стали просить его уступить место матери с грудным ребенком. Он сразу согласился и тут же перебрался наверх. Растолкав вещи и передав мужику его постель, мы отправились за Ольгой Тихоновной.

Теплые и слезные прощания, объятия и пожелания. Забрав, наконец, сына и жену, я отправился в вагон, оставив плачущих друзей на перроне. Устроились у окна. Семен и Дуся с Люсей подошли к нему, окно было приоткрыто, и мы еще немного пообщались.

Наконец поезд тронулся, все замахали руками, закричали, вот уже и друзья, и вокзал, и город остались позади, а на душе – грустно. Такое ощущение, что оторвался от очень дорогого мне мира. Такого чувства не было, когда я покидал свою часть в Германии. Может, потому, что теперь у меня уже была семья, да и все происходило у нас на родине. Очень много значит, конечно, и офицерский коллектив, сплоченность которого, его дух и возможности полностью зависели от командира полка. Командир полка в Черкассах и тот, что был у нас в Йене, – это земля и небо. В Москву прибыли утром. Носильщик доставил нас к стоянке такси. Через полчаса мы были в Учебном переулке. В квартире находились только баба Маня и ее сынок Вовка. Мы познакомились, вошли в свою комнату, и я получил от жены отличную оценку. Комнатка – хоть и небольшая, но светлая и уютная. Стол, шкаф, диван, кровать, большое зеркало и два стула заполняли практически всю площадь, но пройти было можно. Затем жена с бабой Маней отправилась на Усачевский рынок, а мы с сыном остались на хозяйстве. Через некоторое время появились женщины с продуктами, кастрюлями, посудой. На новом месте мы вновь начали «обрастать» всем тем, что необходимо для жизни, создавать свой скромный очаг, хоть и в чужой комнате. И так у нас было всюду. Не зная жизни армии, а потому совершенно не понимая проблем и забот военнослужащих, некоторые руководители в запальчивости допускают в отношении офицеров такие высказывания, которые вызывают крайнее удивление даже на Западе. Хрущев: «Дармоеды». Горбачев: «Нашли кормушку» (что одно и то же, что и «дармоед»). Ельцин: «Заплывают жиром» (это в отношении генералов ВС РФ). Хотелось бы проиллюстрировать это «дармоедство», «кормушку» и «заплывание жиром» примерами из своей жизни. Мне нет смысла рассказывать авторам этих ярлыков, что такое солдат или лейтенант, командир взвода да и капитан, и майор в стрелковом полку на войне, на передовой. Пережитое нами этим «верховным главнокомандующим» и во сне не приснится. А что касается Хрущева, то он хоть и был на войне, но членом Военного совета фронта, а не взводным. Нет смысла рассказывать им и о мытарствах офицера после войны в Группе оккупационных войск в Германии. В казарме, без семьи – пять лет! Я начну рассказ с того, сколько раз по возвращении на Родину мне с женой приходилось заново свивать свое гнездо (не считая многочисленных перемещений из части в часть в Германии). Перечисляю: Черкассы, Москва, Кандалакша, Нива-три, опять Кандалакша, Мурманск, полуостров Рыбачий, 112-й километр (затем назвали «Спутник»), Печенга, опять Мурманск и опять Кандалакша, Москва, Архангельск, Группа Советских войск в Германии, Львов, Москва – Калашный переулок, Москва – переулок Сивцев Вражек.

Всего с семьей переезжали семнадцать раз. А ведь каждый переезд, как в народе говорят, что пожарище. Я уж не говорю о том, что «экзотика» таких мест, как Кандалакша, полуостров Рыбачий, 112-й километр, Печенга и им подобные, и во сне не могли присниться тому же Горбачеву. Отопление печное (углем), при морозе в 40–45 градусов и ветре топишь так, что плита раскаляется докрасна, воздух у потолка достигает 30 градусов тепла, а на полу – минус 10 градусов, плеснешь – сразу замерзает. Воду приходится носить из колодца, а он в конце декабря промерзает, так что для всех нужд ее надо делать из снега, как у эскимосов; все бытовые вопросы – во дворе; электричество – от местной «порхающей» электростанции, которая подает электроэнергию импульсами, видимо, для «закрепления» зрения, особенно у детей, а иногда вообще как заглохнет, так целую неделю приходится наслаждаться свечами. Сплошная романтика!

А что «испытали» эти вожди, которым не нравились и не нравятся офицеры-«дармоеды»? Хрущев, кроме Киева и Москвы, других городов практически и не знал. У Горбачева все ограничивалось рамками Ставрополья и Москвы. Ельцин «бедствовал» в пределах Свердловска и Москвы. Я имею в виду период жизни, когда они