академии, состоялось знакомство с Маршалом Советского Союза С.М. Буденным, и оно, конечно, повлияло на состояние нашего морального духа.

А будни нашей жизни были обычны. Жизнь текла размеренно, по четко организованному распорядку. Вспоминаются отдельные эпизоды. Например, в первый же год нашего пребывания в Москве мы капитально изучили всю округу, и в первую очередь Новодевичий монастырь с его историческим кладбищем. Значительный интерес для нас представлял и совхоз в Лужниках, где теперь ультрасовременный спортивный комплекс (правда, ныне, в связи со смутой, превращенный в торговую клоаку). Совхоз хоть и располагался на заболоченной местности, но выдавал на-гора много нужных продуктов, и их можно было приобрести на месте по значительно меньшей цене, чем на столичном рынке.

Что же касается учебы, то все шло благополучно. Правда, мы иной раз превращались в азартных школьников. Например, в спортивной жизни – постоянно весьма горячо разбирались волейбольные и баскетбольные баталии. Сдача спортивных норм шла по солдатским нормативам. Особое место занимала хоккейная команда нашего курса, которую возглавлял майор В. Веревкин-Рохальский. Несмотря на возраст и на то, что он уже давно генерал-полковник, характер его не изменился, и сейчас он – такой же быстрый, энергичный, с тем же молодым напором, как в давно ушедшие годы. Смотришь на него и радуешься: есть еще порох в пороховницах!

Случались у нас и служебно-медицинские бытовые казусы.

Володя Глазов уже на выпускном вечере посвятил нас в одну личную тайну. Как я уже писал, он относился к числу слушателей, которые учились в основном на «отлично». Но было у него и «слабое звено» – любил хорошо, по-солдатски поспать. И когда жена была в отъезде, наступал опасный сезон. Два огромных будильника, поставленные с интервалом 10–15 минут один от другого и призванные разбудить и поставить слушателя на ноги, иногда со своими задачами не справлялись, и он опаздывал к началу занятий. Прикрывать это было практически невозможно. Начальник курса один раз его предупредил, второй, а на третий сказал, что будет вынужден поставить вопрос об отчислении. Нам это становится известным. Мы все за него переживаем. Он, естественно, больше нашего, но и принимает меры – просит соседей, которые рано уходят на работу, чтобы его будили. И все-таки однажды он опаздывает! Точнее, не появляется на занятиях, и никто не знает, где он и что с ним. Начальник курса требует от старшего группы подполковника Васильева объяснений, а тот ничего не может доложить. Ему дается задание – в обеденное время послать одного из слушателей группы и выяснить обстановку. И вдруг задолго до обеда нам становится известно, что подполковника Глазова увезла из академической поликлиники «скорая» в госпиталь. В обед узнаем, что у него аппендицит. Вечером нам сообщают, что операция прошла нормально, самочувствие больного удовлетворительное. На следующий день двое наших товарищей в часы самоподготовки съездили в госпиталь и рассказали нам, что все в норме, через неделю Владимир будет в строю. И действительно, вскоре он появился – немножко бледный, чуть-чуть ссутуленный, осторожно поддерживал живот, и все же, как обычно, веселый и жизнерадостный. Но главного он тогда не рассказал, а вот на выпускном вечере «просветил» нас: – Братцы, каюсь, но только сейчас могу вам рассказать, как попал в госпиталь. Дело было так. В очередной раз, когда я проспал и появился в академии через тридцать минут после начала занятий, я понял, что все! Поскольку мне было сделано последнее предупреждение, я теперь должен буду распрощаться с академией. Что же делать? Я начал лихорадочно искать выход. Эврика! Спасти меня может только болезнь! Но какая? Я здоров как бык. Пожаловаться на ужасные головные боли? Вообще отчислят – шизофрения. И вдруг меня осенило: аппендицит! Я к врачу – скрючился и сквозь зубы издаю идиотские звуки. Сейчас повторить не смогу. Он меня уложил, расстегнул все, что надо, щупает, изучает, а я ору. «Покажи, – говорит, – язык. Странно, язык вроде нормальный». А я ему: «Язык-то нормальный, но у меня нет больше терпения, я что-то натворю». Врач выбежал из кабинета. Я – к зеркалу, посмотрел – язык как язык. Что он должен был увидеть? Оказывается, язык при аппендиците должен быть обложен – это я уже позже узнал. Через минуту врач вернулся и говорит: «На ваше счастье, наша „санитарка“ на месте». И мы помчались в госпиталь Бурденко. В дороге я, конечно, еще пару раз устроил истерику – для пущей убедительности. А в госпитале и вовсе закатил глаза, вроде как умираю. Меня – в операционную, на стол, сделали анестезию, распороли брюхо, вырезали розовый, как у младенца, аппендикс, зашили, отвезли в палату. А вечером пришел хирург и, улыбаясь, говорит: «В моей большой практике впервые такой случай. Хотя понаслышке знал о них. Но там все готовилось всеми осознанно, а у нас операция на фоне классической имитации воспаления. Ваш кишечник так уложен и такой чистый, как будто заглядываешь в медицинскую энциклопедию. Я не спрашиваю вас, зачем было это „жертвоприношение“, и не намерен кому-то об этом говорить, но то, что мы вырезали аппендикс, в принципе дело хорошее, теперь он у вас уже не воспалится, а вы через неделю вернетесь в строй. Желаю скорейшего выздоровления, но предупреждаю: у человека больше нет чего-то лишнего, чтобы можно было отрезать, если вас обстоятельства опять приведут к хирургу!» Он пожал мне руку и ушел. Я понял, что впредь так шутить над собой не следует, потому как отрезать у меня больше нечего. Вот такие, братцы, у меня были дела.

Мы покатывались со смеху, тем более что уже пропустили не одну рюмку. А Женя Бочкарев так заразился этим смехом, что уже не только плакал, а даже как-то поскуливал. Челюсти у него свело, рот не закрывается, икает и скулит. Представляете, какова «картинка»?! Мы, глядя на него, совсем уже потеряли способность управлять собою – наш дружный хохот и гогот сотрясал стены родной альма-матер. Наконец самый мудрый в нашей группе Миша Дыбенко первым выбрался из этого психологического штопора и объявил:

– Есть предложение: за выдающуюся личность, проявившую мужество и самоотверженность, проявленные в борьбе с бюрократизмом и формализмом, за торжество справедливости и право изучать военные науки на благо нашего Отечества и его славных Вооруженных Сил, за личность, которая во имя этих целей не жалела ни крови, ни живота своего – выпить по полной, стоя и до дна. За Владимира Глазова! Ура!

Все взревели «ура», выпили и полезли целовать Володю за его подвиг.

Правда, нам стало известно и другое. Жена Глазова после этого случая уже никуда