Назим притаился. Шаги приблизились, прошуршали мимо и свернули вправо. Назим вгляделся в темноту и обнаружил, что гравий кончается футах в шестидесяти от него. Дальше была темнота и пустота, бездна. Шаги смолкли, и Назим увидел, что вдалеке, по правую руку, блеснула полоска света. Потом щель расширилась и оказалась дверным проемом, за которым было помещение, откуда шел свет. Назим увидел два силуэта, помедлившие на пороге, прежде чем войти, а затем дверь затворилась. Назим повернулся и двинулся обратно, к сотам, где решил ждать. Он не мог взять в толк того, что увидел. Очки, розовое пальто… кто еще мог это быть? В результате Лжеламприер все-таки оказался одним из Них.

* * *

Свечи мерцали, тени метались по потолку. Джульетта стояла, повернувшись спиной к стене. Ее лицо казалось матовым в неярком свете. Она не отводила глаз от язычка пламени. Казалось, она не видит ничего, кроме этого огонька. Ни лампы с семью горящими фитилями, ни Ламприера, ни даже восьмерых людей, разместившихся за столом и бесстрастно взиравших на молодого человека, словно именно он должен был нарушить тишину. Ламприер молчал. Он бросил взгляд на лампу. Один фитиль не был зажжен.

Формой стол напоминал подкову. Ламприер стоял между ее концами и глядел на сидевших. Рядом с ним, по левую руку, занял свое место Жак. Возле Жака сидел узколицый человек, глядевший прямо перед собой без всякого выражения, а дальше громоздилась тучная фигура краснощекого толстяка, тяжело хватавшего воздух ртом. Его шумное дыхание было единственным звуком в этом молчании. Кастерлей расположился напротив Жака, за его спиной у стены стояла Джульетта, а рядом с ним сидел пятый, чье лицо Ламприеру было незнакомо. В центре стола, напротив Ламприера, возвышалось самое массивное и внушительное кресло, по сторонам которого стояли два человека с бесцветными неподвижными лицами. Они напоминали кариатиды. В кресле, глубоко утонув в нем, кто-то сидел, но Ламприер видел только кисти рук, словно выраставшие из темноты и покоившиеся на столе перед креслом. Возле этого кресла тени лежали гуще, и лицо председателя невозможно было различить. На столе возле него лежала книга в черной кожаной обложке. Ламприер взглянул на книгу и на людей, в молчании разглядывавших его. Он заметил, что края стола, отполированные с внешней стороны, были удивительно неровными внутри, со множеством выступов и зазубрин. Форма стола напоминала ему знакомый символ: гравировку на кольце, водяной знак и карту гавани. Конечно, стол превосходил по масштабам все эти знаки, уступая лишь своему прообразу — ла-рошельской гавани. Фигура в кресле пошевелилась. Это их предводитель, подумал Ламприер и, припомнив конец последнего памфлета Франсуа, мысленно присвоил этому человеку имя Саморин. Тени на потолке метнулись, и председатель заговорил.

— Итак, добро пожаловать, Джон Ламприер, — сказал он. Голос его напоминал скрежет трущихся друг о друга камней. — Мы тебя ждали.

Пальцы его рук пришли в движение. Кастерлей смотрел на него со скрытой ненавистью и еще каким-то неуловимым чувством, напоминавшим то выражение лица, которое Ламприер увидел вчера на крыше: разочарование, изумление, ужас. Виконт увидел нечто, напугавшее его, но, глядя на него сейчас, Ламприер знал наверняка, что это нечто не было им, Джоном Ламприером. Председатель снова пошевелил пальцами, взял книгу и открыл ее. Ламприер вытянул шею, вглядываясь. Он узнал записи, сделанные от руки, помарки, кляксы и пометки на полях. Даты, и на каждой странице — одна и та же подпись. Его подпись. Это был словарь.

— Неплохая работа, — проскрипел из теней голос председателя.

Ламприер нарушил молчание:

— Мой словарь! Почему он у вас? Почему он… Почему я здесь?

Председатель неспешно переворачивал страницы рукописи.

— Всему свое время, Джон Ламприер. В конце концов, мы прождали очень долго. Я даже не мог себе представить, что на это потребуется столько времени, но все же ты наконец здесь, и твой словарь с тобой…

— Кто вы? — перебил его Ламприер. Руки председателя замерли.

— Ты знаешь, кто мы, Джон Ламприер. Мы — вкладчики, о которых ты узнал у де Виров, мы — беженцы из города, разрушенного полтора века назад, мы — те люди, за которыми охотился твой предок, загнавший нас сюда, в этот угол. Мы — твоя добыча, Ламприер, ты наконец нашел нас. Мы — «Каббала». — Руки снова пришли в движение, указывая на людей, сидящих вокруг стола. — Жака и виконта ты уже знаешь по тем личинам, которые они носят среди людей, наверху. Справа от меня — месье Ле Мара и Бофф, слева — месье Вокансон, а у меня за спиной — Монополь и Антит Бла.

Твой словарь находится здесь, — председатель сделал паузу и тяжело вздохнул, — по ряду причин. Некоторые из них тебе уже известны, но в действительности причин очень много, Джон. Все причины ты ни за что бы не смог понять. Ведь ты думал, что твой разум тебе неподвластен, ты считал себя сумасшедшим. Ламприеры очень долго искали дорогу к нам, а теперь нам понадобилось найти тебя. Все это — причины, по которым твой словарь находится здесь. Но есть и другие причины, они касаются событий такой многолетней давности, что даже нам они кажутся далекими. Пожалуй, можно сказать, что твой словарь начался задолго до твоего рождения, Джон, задолго до того, как ты или мы задумали его создание. Он начался с одного путешествия. С путешествия и осады.

— Рошель.

— Да, Рошель. А путешествием, о котором я говорю, была первая торговая экспедиция достопочтенной Компании купцов в Ост-Индию, окончившаяся крахом.

Ламприер незаметно посмотрел на Джульетту. Казалось, от нее осталась лишь тень. Она стояла неподвижно, глядя вдаль потухшими глазами. Она ушла так далеко в свои мысли, что не замечала его взгляда. Казалось, ей было безразлично его присутствие. Оторвав от нее глаза, Ламприер заметил, как переглянулись Кастерлей и Ле Мара, сидевшие напротив друг друга.

— Шел тысяча шестисотый год, начиналось новое столетие, и мы были здесь, в этом городе, когда корабли подняли паруса, — заговорил председатель. — Мы слышали, как с помоста огласили грамоту королевы, и видели, как четыре корабля двинулись вниз по реке, полные надежд и дерзаний. Мы смотрели на них с завистью и думали о том, что наш монарх нам не дал бы такой грамоты. Мы думали о том, что все это могло бы происходить в Рошели, что эти корабли могли бы быть нашими, а команда состоять из рошельских моряков, а груз, с которым они вернулись… Впрочем, об этом ты уже кое-что знаешь.

— Экспедиция окончилась неудачей, — сказал Ламприер.

— Естественно. Иначе бы здесь не было ни нас, ни тебя с твоим словарем. Мы уже тогда прозревали плачевный исход этого путешествия, уже тогда, когда корабли отплывали. Мы сразу составили план, чтобы осуществить свои намерения. Мы были купцами и торговцами, корабелами и банкирами. Девять человек, видевшие то же, что увидели наши соперники-англичане, и в чем голландцы уже убедились. Восток был настоящим котлом с золотом, и все, что нам требовалось, — это корабли, люди и разрешение. Грамота. Мы знали, что это возможно, но король и весь католический двор не дал бы нам возможности начать это дело. Ведь мы были другой веры, мы были гугенотами. Рошель была нашим оплотом. Если бы мы снарядили такую экспедицию — а это было нам по силам, — то королевские фрегаты подступили бы к нашим берегам, а королевские драгуны — к стенам нашей крепости. Вероятно, мы могли бы рискнуть… в конце концов, военные корабли и драгуны так или иначе появились… но мы этого не сделали, мы были осторожны. Мы предпочли ждать. Прошло два года, и ничего не изменилось. Мы продолжали вести свои дела, как обычно, торговали на побережье, в приречных городах. Мы были богаты, но недовольны. Мы хотели большего, и, когда в конце тысяча шестьсот третьего года те четыре корабля вернулись с грузом, который был уже никому не нужен, мы получили то, что рассчитывали получить.