как чисто практические, технические приемы, непосредственно связанные с практическими нуждами. Основным приемом доказательства древнейшей геометрии является наглядный показ, приемы наглядного мышления; недаром эти доказательства заканчиваются обычно словами: «видишь», «вот» и т. д.

Однако наглядные данные, которыми оперирует древнейшая геометрия, астрономия и арифметика, представляют собой наглядный материал особого рода. Из него особенно отчетливо выделяется заключенная в нем система отношений. Запросы общественной практики побуждают к их выделению, а это порождает новую «технику» мысли. Постепенно число отделяется от исчисляемого; оперирование геометрическими фигурами приводит к выделению пространственных свойств и отношений от содержания предметов, наполняющих пространство; астрономические наблюдения приводят к выделению из совершающихся событий абстрактного времени. Эти абстракции числа, пространства и времени связаны с наглядным восприятием; вместе с тем они являются предпосылками мысли, выходящей за пределы наглядного данного; в них совершается переход от наглядного мышления к мышлению отвлеченному, теоретическому.

Переход мышления от наглядно-ситуативных ко все более обобщенным, отвлеченным и объективным формам на всем протяжении своего развития совершался в неразрывном единстве с развитием речи, которое тоже переходило от полисемантических, ситуативных, многозначных выражений ко все более обобщенным терминам, соединяющимся определенной системой языковых отношений (см. главу о речи).

Патология и психология мышления

Роль основных компонентов, моментов или сторон, выделенных нашим анализом в мыслительном процессе, выступает с особой отчетливостью в тех патологических случаях, когда один из этих компонентов нарушен.

Значение направленности мысли на задание для нормального функционирования мышления с большой показательностью выявляют прежде всего те случаи, когда в ходе мыслительного процесса задание утрачивает свою устойчивость и мысль лишается единой направленности. Эти нарушения в клинической практике выступают в двух формах – более легкой и более тяжелой. Первая известна под названием расплывчатости мысли; вторая проявляется как скачка идей. При том более легком нарушении мышления, которое выражается в патологической расплывчатости мысли, больной понимает задание, однако оно не устойчиво; мысль все время отклоняется от задания и снова возвращается к нему; не исключена возможность правильного конечного ответа; но ход мысли нарушен; конечный ответ, даже если он оказывается правильным, получается как случайность после долгого блуждания мысли вокруг задания и многочисленных отклонений от него. Эпизодически, особенно при сложных вопросах, известная расплывчатость мысли может встречаться у каждого нормального человека. Но когда мысль хронически страдает большой расплывчатостью при любых, даже простых, заданиях, эта расплывчатость превращается в патологию. Сущность этого патологического явления заключается в неустойчивости задания в ходе мыслительной операции и в отсутствии поэтому единой направленности мысли. В связи с колеблющимся осознанием объективного значения задания затемняется различение существенного и несущественного.

Еще более яркую картину представляет так называемая скачка идей. В клинической картине этого патологического явления иногда подчеркивались главным образом ускоренные темпы процесса и большое обилие представлений, которые он захватывает и вовлекает в свой поток. Однако на самом деле характер скачки этому процессу в конечном счете придает не столько быстрота, сколько специфический характер его протекания – то, что он перескакивает с одного представления на другое, с ним по существу не связанное. Действительно классическая форма скачки идей с большим количеством быстро сменяющихся связей не единственная ее форма. Встречаются формы скачки идей, при которых мысль течет медленно, представлений немного, слова застревают и в ход мысли вклинивается регистрация восприятий окружающих предметов.

Типичным образчиком скачки идей является, например, следующий ответ одного больного Лимпана на вопрос о том, как идут его дела: «Дела идут так, как они стоят. В каком полку вы состояли? Полковник дома. В моем доме, в моей келье. Вы знаете доктора Кельина? Знаете ли вы Коха, знаете ли вы Вирхоза? У вас чума или холера? Ах, прекрасная часовая цепочка! Как поздно». Совершенно очевидно, что течение мыслей здесь определяется внешними ассоциативными связями и никак не регулируется существом поставленного вопроса.

Сущность этого нарушения мысли заключается в том, что предметно-смысловые связи заменяются связями ассоциативными. Поэтому в ходе мысли господствует случайность; часто – как это неоднократно отмечалось – наблюдаются переходы по звуковым сочетаниям; самые разнородные и друг с другом по существу не связанные представления объединяются на основе ассоциаций по звучанию слов. Опираясь на фактический материал клиники, можно, таким образом, сказать, что когда мышление начинает определяться исключительно ассоциативными связями, а связи предметно-смысловые выпадают, тогда нормальная мысль переходит в план более или менее ярко выраженной патологии.

Более или менее глубокие нарушения мысли наблюдаются также каждый раз, когда – главным образом под влиянием патологически напряженной эмоциональности – нарушается установка мысли на объективность. Субъективный разрыв с объективной действительностью и порождает то патологическое перерождение нормальной мысли, которая находит себе выражение в аутистическом мышлении, характерном для шизофреников. Отрыв от объективной действительности и давление аутистических установок проявляются не только в слияниях, но и в специфических скачках мысли. Эти обрывы мысли, часто наблюдающиеся у шизофреников, существенно отличаются от так называемой скачки идей тем, что в их основе лежит аффективная сопротивляемость по отношению к объективной действительности, в то время как при скачке идей течение мысли определяется все же связями – правда, не существенными, а внешними, ассоциативными, случайными, в которых выступает в опыте субъекта его предметное содержание.

Эти два явления – обрывы мысли и скачка идей – психологически по своему внутреннему характеру, таким образом, различны.

В силу теснейшей внутренней взаимосвязи мышления и речи это расстройство мыслительных процессов сказывается и в речи; в речевом плане у шизофреников наблюдается иногда, с одной стороны, выпадение некоторых общеупотребительных слов и, с другой – совершенно неупотребительные в языке причудливые словообразования. Однако навыки речи в целом могут при этом сохраняться, как и навыки вообще, которые у шизофреников, как известно, оказываются не нарушенными даже в довольно развитых стадиях болезни; в результате иногда получается бессвязный по существу набор слов во внешне грамматически правильной речевой форме.

За исключением случаев, когда сознанием шизофреника овладевает какая-нибудь бредовая идея, у шизофреников по большей части нет и четко оформленной субъективной установки, так же как в некоторых острых кризисно-анормальных состояниях, в которых наблюдается распад мысли, связанный с субъективной сопротивляемостью объективным установкам (например, в бессвязной мысли эпилептиков в «сумеречных состояниях», обусловленных органическими условиями).

Следующая группа патологических нарушений мысли связана с оформлением такой субъективной установки. Это имеет место при навязчивых идеях. Один специфический вид навязчивых идей, который выражается в первичном расстройстве мышления, выступает в патологическом сомнении. И нормальных людей иногда – большей частью в состоянии переутомления и неуверенности в себе – одолевают сомнения в том, например, опущено ли было в почтовый ящик письмо, заперта ли дверь и т. п.; но у нормального