схватку, бросались к снастям и возвращались обратно. Теперь нос корабля был повернут в сторону Франции, шкипер расхаживал по палубе, и это был опять мирный моряк.

— У корабля досадные повреждения, сэр Найджел, — сказал он. — Пробоина — два элла в поперечнике, парус разорван посередине, и сквозь лохмотья просвечивает мачта, как лысина монаха. Я, по правде, не знаю, что сказать моему хозяину Уизертону, когда снова увижу Итчен.

— Клянусь апостолом! Было бы очень дурно, если бы мы подвели вас из-за сегодняшнего дела, — отозвался сэр Найджел. — Вы приведете в Итчен эти галеасы, и пусть Уизертон продаст их, из полученных денег возместит свой убыток, остальные же пусть сохранит до нашего возвращения домой, когда каждый получит свою долю. Я дал обет Пресвятой Деве поставить ей статую из серебра в пятнадцать дюймов высотой в монастырской часовне за то, что ей угодно было послать мне встречу с этим Бородой Лопатой… Ибо он, насколько я могу судить, был очень отважным и мужественным человеком. А что с тобой, Эдриксон?

— Да ничего, достойный лорд, — ответил Аллейн.

Он снял свой шлем, который треснул от дубины нормандца. Но тут он почувствовал, что голова у него закружилась, он упал на палубу, изо рта и из носа хлынула кровь.

— Он может умереть, — сказал рыцарь, наклоняясь над юношей и проводя рукой по его волосам. — Я уже потерял сегодня очень храброго и верного оруженосца. И боюсь, что потеряю второго. Сколько человек нынче пало?

— Я подсчитал опознавательные значки, — отозвался Эйлвард, который вернулся на корабль вместе с сэром Найджелом. — Семеро винчестерцев, одиннадцать матросов, ваш оруженосец Терлейк и девять лучников.

— А у тех?

— Все убиты, кроме рыцаря-нормандца, он стоит позади вас. Что прикажете с ним сделать?

— Он должен висеть на собственном нок-рее. Я в этом поклялся, и это должно быть исполнено.

Пиратский вожак стоял у борта, его руки были скручены веревкой, и два дюжих лучника стерегли его. Услышав сказанное сэром Найджелом, он резко вздрогнул, и его смуглое лицо покрылось смертельной бледностью.

— Как, сэр рыцарь? — воскликнул он на ломаном английском языке. — Que dites-vous…[99] Повесить, la mort du chien?[100] Повесить!

— Я дал обет, — решительно ответил сэр Найджел. — Насколько мне стало известно, вы, не задумываясь, вешали других?

— Да, мужиков, всякий сброд! — закричал тот. — Такая смерть как раз для них. Но для синьора д’Анделис, в чьих жилах течет кровь королей!..

Сэр Найджел круто отвернулся, два матроса набросили на шею пирата петлю. Но едва петля прикоснулась к нему, как он разорвал на себе веревки, одного из лучников швырнул наземь, другого обхватил за пояс и вместе с ним прыгнул в море.

— Клянусь эфесом, ему крышка! — воскликнул Эйлвард, бросаясь к борту. — Они оба камнем пошли ко дну.

— Очень этому рад, — ответил сэр Найджел, — ибо хотя отпустить его я не мог, раз дал обет, но он вел себя как очень порядочный и добродушный джентльмен.

Глава XVII

Как желтый корабль прошел через риф Жиронды

В течение двух дней желтое судно, подгоняемое северо-восточным ветром, быстро бежало вперед, и на рассвете третьего дня туманные очертания гор острова Уэссан появились на сияющем горизонте. В середине дня внезапно полил дождь, бриз упал, но к ночи воздух снова посвежел, и Гудвин Хаутейн изменил направление судна и повернул на юг. Утром они прошли Бель-Иль и попали в гущу грузовых судов, возвращавшихся из Гиени. Сэр Найджел Лоринг и сэр Оливер Баттесторн тут же вывесили на борту свои гербы и развернули знамена, как было в обычае, ожидая с живейшим интересом ответных знаков, которые сообщили бы имена рыцарей, вынужденных из-за болезни или ран покинуть принца при столь критических обстоятельствах.

В тот же вечер на западе залегла большая серовато-коричневая туча, и Гудвина Хаутейна охватила глубокая тревога, ибо треть его команды была перебита, половина оставшихся в живых находилась на галеасах, а на поврежденном корабле трудно было выдержать такой шторм, какие налетают порой в этих краях. Всю ночь ветер дул резко и порывисто, накреняя судно так сильно, что в конце концов вода с подветренной стороны потекла ручейками через фальшборты. Так как ветер все свежел, то утром рей спустили до половины мачты. Аллейн все еще чувствовал себя совсем больным и слабым, голова у него еще ныла от полученного удара, но он выполз на палубу. Хотя ее заливали волны и она то и дело кренилась, здесь было все же лучше, чем в похожем на темницу трюме, где стоял непрерывный шум и бегали крысы. А на палубе, вцепившись в крепкие фалы, он изумленно смотрел на длинные ряды черных волн, с вздымающейся над каждой волной грядою пены: они без конца катились и катились с неистощимого запада. Огромная хмурая туча в мертвенно-белых пятнах затянула над морем весь западный горизонт, а впереди как бы извивались два длинных рваных флага.

Далеко позади с трудом ползли два галеаса, то опускаясь между валами так глубоко, что их реи оказывались на одном уровне с гребнем, то взлетая вновь судорожными рывками, так что каждый канат и каждая перекладина отчетливо выделялись на фоне туч. Слева низменность уходила в густой туман, местами в нем проступали более темные контуры холмов на мысах. Франция! Глаза Аллейна заблестели, когда он увидел эти берега. Франция! Самое слово это звучало для английского юноши как зов сигнальной трубы. Страна, где проливали кровь отцы, родина рыцарства и рыцарских подвигов, страна отважных кавалеров, любезных женщин, царственных зданий, страна мудрецов, щеголей и святых! Там она простиралась, такая безмолвная и серая, отчизна деяний благородных и деяний постыдных, театр, на сцене которого может прославиться новое имя или быть опозорено старое. Юноша поднес к губам смятый шарф, хранившийся у него на груди, и прошептал обет, что если доблесть и добрая воля могут поднять его до его дамы, то лишь смерть помешает ему в этом. Он был мыслями все еще в лесах Минстеда и в старой оружейной замка Туайнем, когда хриплый голос старшего шкипера снова