На работе в тюремной библиотеке я рассказывал об опыте «отсталой» России, устраивавшей регулярные проветривания читальных залов и книжных фондов. Заключенный просветитель выдвинул достаточно смелую гипотезу: «Книга – не только источник знаний, но и переносчик инфекции!» Все-таки санпросвет работа и ГО на моей родине были поставлены на широкую ногу и со знанием дела. Я с закрытыми глазами, по прошествии многих лет, мог не только разобрать-собрать «АК-47», но и нарисовать кашляющую голову, изо рта которой, как из пасти Змея Горыныча, вылетали зубастые «смайлики»-уродцы. Микробы то есть.

«Бюллетени здоровья» с зачуханных голубых стен районных поликлиник и памятки для населения на опилочной бумаге «Осторожно, гонорея» я запомнил на всю жизнь.

«Cut this bullshit, Russia![574] – обычно отзывались мои оппоненты по камере. – Хорош заливать! Мы не хотим этого слышать! На улице холодно! Если болеешь, надо сидеть дома и потеплее одеться. Не впускать морозный воздух в помещение. Мне так говорила моя мама!»

На эти тяжелые доводы аргументов у меня не находилось.

Несмотря на мои отчаянные призывы образумиться, охваченные простудой однополчане глотали горстями антибиотики, кутались в тюремные душегрейки-шушуны и засовывали себе в носы скрученные из туалетной бумаги самопальные тампоны.

Последние считались чудодейственной «примочкой» для борьбы с насморком – ОРЗ-ОРВИ. По принципу пробки.

Мне на полном серьезе объясняли, что отвратительного вида пятисантиметровые жгуты, свисающие из обеих ноздрей больных арестантов, лечили коварные недуги самым что ни на есть волшебным образом. Естественно, при закрытых окнах и дверях, обязательном и необходимом условии.

Через какое-то время я перестал взывать к мозгам безумной когорты и занял индивидуальную оборону от сезонных простуд. В ход пошли персональное закаливание («водой холодной обливайся, если хочешь быть здоров») и усиленное потребление меда и витамина С из ларька.

Борьба с зимними предрассудками закончилась полнейшим фиаско. Медицинский просветитель из меня получился никудышный. Хреновый, если не сказать хуже…

В летнее время, при стоградусной фаренгейтовской жаре[575] и стопроцентной международной влажности – идеальной погодки для сухой и стареющей кожи, мои соседи тупили по другому поводу. Сказывались недоработки капиталистического начального образования.

Из-за отсутствия кондиционеров зэки сражались с вязким маревом каждый по-своему.

Мне особенно полюбились обильные обсыпания туловища, шеи и промежностей белым тальком. Присыпкой «baby powder» из местной «комиссарии».

Однако главным летним предрассудком тюремный этнограф Трахтенберг считал легенду «о нагреве воздуха в камерах от люминесцентных ламп».

Два вшивеньких потолочных светильника дневного света (которые я когда-то в детстве обожал «цокать» у себя во дворе за будкой высокого напряжения) давали чисто символическое освещение. Вечные сумерки. Здравствуй, матушка-депрессия!

Естественно, ни о каком более-менее заметном или чувствительном излучении тепла речь идти не могла. Тем не менее донести эту простую истину своим упертым соседям мне не удавалось никак. Вопреки всяческим лабораторным демонстрациям в духе известных естествоиспытателей М.В. Ломоносова или Марии Склодовской-Кюри. Я смело залезал на верхние нары и дотрагивался ладонью до горящей трубки, тщетно пытаясь доказать недорослям свою правоту. В ответ хулиганствующие митрофанушки разрождались многозначной сентенцией, применяемой в Форте-Фикс направо и налево в силу ограниченного словарного запаса «Russia, you are crazy», то есть «Раша, в своем ли ты уме? Не учи нас жить» и т. п.

Я обижался и на какое-то время отказывался от всяческих социальных совокуплений с соседями по камере. Всезнающие и громогласно-истеричные пикейные жилеты почти всегда выходили победителями.

По весне, набравшись ума-разума, я полностью завязал что-либо доказывать и выяснять какие-либо отношения. Тем более диспуты превращались в «базар ради базара» и «кто кого переговорит».

В общем, поступил как в старой детской присказке – «кто спорит, тот говна не стоит».

Тем не менее я мимикрировал и стал «проще».

…С бледнолицыми «реднэками»[576] в наколках я волей-неволей вел себя как туповатый пригородный жлоб. Любитель автогонок и кантри-музыки. Иногда даже как расист, смеющийся над человеконенавистническими и ксенофобскими шутками в духе ку-клукс-клана (каюсь).

При встрече на компаунде усато-бородатые мракобесы приветствовали друг друга страшно запретным словосочетанием «white power». За «белую власть» запросто могли зарезать…

С еврейцами я, знамо дело, был знатным еврейцем, «аидише ингеле»[577], получавшим соответствующие привилегии от мирового сионизма и хасидизма: кошерную спецдиету, религиозные выходные и беспрецедентный праздник живота на иудейскую Пасху. Этому способствовала моя говорящая фамилия. «Трахтенберг» переводился с идиша как «думающая гора»…

С редкими интеллектуалами и белыми «белыми воротничками» я выступал в роли «Russian intelligentsia»[578]. А также циничным писателем-карбонарием.

С «курносыми» итальяшками, соотечественниками и прочими европейцами я был просто «русским». Со всеми вытекающими из этого понятия криминально-гангстерскими последствиями.

Для испанцев, узкоглазых «кинчиков» и карибских островитян я полудостойно представлял легендарную Russian Mafia[579]. Бессмертную и кровожадную, воспетую в фэбээровских стихах и песнях. В моем исполнении – немного сумасшедшую.

И наконец, Лев Трахтенберг и негры.

С большей частью форт-фиксовских чернокожих (за исключением кухонных мусульман из «Нации ислама») у меня сложились достаточно ровные, переходящие в приятельские, отношения. Не засос, но и не война.

Афроамериканцы, воспитанные на рэпе, телевидении BET[580] и журнале King – основных составляющих гангстергламура видели во мне поставщика живого товара. Весьма уважаемую по их понятиям профессию. Международного сводника.

Поначалу я пытался объяснить, что вообще-то я служил продюсером-импресарио и что к настоящему сутенерству (со всеми вытекающими из этого гадкими последствиями) никакого отношения не имел. Даже рассказывал поучительную историю о программе министерства юстиции «грин-карты в обмен на показания». О беспринципных хищницах, обвинивших меня во всех смертных грехах. О правовом беспределе, о предательстве и т. д., и т. п. Не знаю почему, но чернокожая братва мне не очень верила. Негры улыбались, при этом обнажая сверкающие золотые «радиаторы», активно рекламировавшиеся во всех «черных» изданиях. «Yo, nigga, that`s what`s up! Russian pimp! That`s serious shit! I respect your G!» (примечание переводчика-жаргониста с эбоникса: «Полный улет! Ты – супер! Чумовое дело замутил – лохушек америкосам втюхивать! Прикольная история!» И все в таком духе…)