— Ну, а ты еще кто такой, из какой компании? — монотонным голосом вопрошает она, слишком утомленная, чтобы соблюдать вежливость.

— Я не из шоу-бизнеса, — отвечаю я, — но вы были великолепны, просто великолепны. («Маргариты» сделали меня эмоциональным.)

— Только не говори мне, — пожимает она плечами, — что ты был преданным поклонником Вины, она была самым большим событием в твоей жизни и навсегда украла твое сердце, а теперь я тронула твою душу.

Она поворачивается ко мне спиной и привычным жестом наркоманки зажигает сигарету, не обращая внимания на орущую малышку, которая принялась бросать на пол попадающиеся ей под руку предметы, в том числе полную окурков стеклянную пепельницу. Пепельница разбилась, повсюду осколки и окурки. Мира Челано не двигается с места.

— Ну что, теперь тебе лучше? Тогда расслабься, — говорит она, и, что интересно, ребенок соглашается, откидывается на диванную подушку, покорно вздыхает и успокаивается. Ее мать напускается на меня:

— Ну так что? Может, вы хотите высказать свое мнение?

— Никакого мнения, — отвечаю я.

Она рассеянно кивает, затем, нахмурившись, говорит:

— Значит, вам нужен автограф?

— Нет, дело не в автографе. Я хочу, чтобы вы отвлеклись от своих мыслей и уделили мне немного внимания, это важно.

Кажется, моя настойчивость ее немного испугала. Она встает между мной и ребенком и бросает:

— У вас две минуты, потом сгиньте.

Я указываю на стену, где за ее спиной висит тонущая в текиле Вина.

— Я Рай, — говорю я, — фотограф.

Она — несостоявшаяся журналистка, училась в колледже, к тому же знает биографию Вины, так что мое имя ей известно. Глаза у нее расширяются, и вдруг ее панцирь ломается, она снова молодая девушка, только начинающая жить и еще способная удивляться.

— Вы Рай? Вы Рай? О боже, и правда! Вы действительно Рай.

— То, что вы изображали сегодня на сцене, — говорю я без всякой необходимости, — было всей моей жизнью, моей любовью, я любил ее, я держал ее в своих объятиях, она собиралась, она должна была… мы могли бы… неважно, она села в вертолет, и я больше никогда… никто больше никогда. Я просто оглянулся, а она исчезла.

Исчезла совсем. В этот момент, к моему величайшему смущению, я начинаю плакать. Снова слезы! Что она подумает обо мне, мужчине в два раза старше ее, сделавшем эту фотографию, а теперь ревущем, закрыв лицо руками, как дитя малое, у нее на глазах. Я пытаюсь справиться с собой. Девочка и ее мать ошарашенно уставились на меня.

— Я хочу с вами встретиться, — слетает у меня с языка, — мне действительно нужно с вами встретиться, — и сам слышу, насколько нелепо это звучит, как откровенно и несвоевременно.

Через несколько секунд мы все хохочем, лед тронулся, а малышка заливается громче всех.

— О'кей, я все пыталась понять, ты серийный убийца или просто насильник, но решила, что ты парень ничего, — говорит Мира Челано, вытирая слезы. — Теперь пойдем, проводишь меня домой? Ребенку спать пора.

— Однажды за мной шел какой-то старик, — рассказывает она мне по пути (я качу оранжевую коляску со спящей Тарой). — Сказал, что его зовут Ормус Кама. Трудно поверить, но даже таких, как я, преследуют на улице. Что за город, правда?

— Правда, — отвечаю я. А сам думаю: всё не так, не так, всё пошло наперекосяк. Я должен был помочь боссу Ормусу, говорить от его имени. Но я ощущаю возрождение старых чувств, которые, мне казалось, умерли во мне вместе с Виной: влечение, желание. Что интересно, это уже никак не связано со сходством Миры с Виной, ее переодеванием. Меня привлекает сама Мира Челано, именно Мира взволновала меня. Ее длинные волосы, настолько мягкие, насколько Винины были жесткие, легкость ее походки, ее излучающая счастье улыбка, начисто опровергающая напускную стервозность. В этой девушке всегда живет надежда, а это большая редкость в сегодняшнем мире.

Я начинаю чувствовать свой возраст, он мешает мне. Если я скажу ей, о чем сейчас думаю, ей, наверное, будет смешно. Да-а, конечно, дедуля, но только в твоих радужных снах.

Она рассказывает о себе, я отвлекся, она говорит быстро, и иногда я не успеваю за ней. Но когда я снова включаюсь, то понимаю, что она преподносит мне историю своего вымышленного «я», той девушки, которой она решила стать, после того как от нее отказался отец.

— Эти сегодняшние выступления, — говорит она, — половина исполнителей были похожи на выходцев из обеспеченного среднего класса, учившихся в частных школах, ну, вы знаете, о чем я… Несут всякую чепуху, я не понимаю этих людей, явившихся с планеты отбросов человечества. Вот у меня есть татуировки, я представляю субкультуру. Я вроде как молодая бродяжка.

Пора объяснить ей, что меня бесполезно дурачить.

— Мира, — говорю я, — это чушь собачья. Я знаю, откуда ты.

Я пересказываю ей вкратце то, что вычитал в папке Ормуса. И все это время меня не покидает мысль, что за этой жесткой оболочкой скрыта очень ранимая душа. Не морочь ей голову. Рай. Не добивайся ее сердца, если нет серьезных намерений. Ей и без того нелегко пришлось в жизни.

Мы сворачиваем на ее улицу. Она резко останавливается, вырывает у меня из рук коляску, и, заслонив ее собой, начинает кричать.

— Что это значит? Что тебе от меня надо? Ты что, за мной подсматриваешь, мать твою? — орет она, сунув руку в висящую на плече сумку. — Знаешь, если понадобится, я могу и оружие применить.

Она выкрикивает это предупреждение, слегка пришепетывая: орушшие применить.

На нас смотрят люди. Я не двигаюсь с места.

— Мира, меня просили поговорить с тобой. Ормус Кама, настоящий. Ему нравится то, что ты делаешь, он узнал о тебе всё. Он хочет встретиться с тобой, это все, что я могу тебе сказать.

Она успокоилась, но все еще сердится. Я могу ее понять. Кому это понравится, когда показывают пальцем на тебя того, от которого ты всеми силами пытаешься отделаться. Когда в двадцать лет понимаешь, что прошлое цепляется за тебя, что оно вылезает из могилы, когда меньше всего ожидаешь этого, и хватает тебя за лодыжку вонючей, разлагающейся лапой. Она все еще отстраняется от меня, она вся напряжена, ноги широко расставлены, правая рука в сумке, слегка сдвинутой вперед, левая вытянута в мою сторону, ладонью вверх, пальцы в разные стороны. Держись от меня подальше, гребаный маньяк, говорит все ее тело. И она определенно пытается убедить меня в том, что у нее в сумке пистолет.

Я поднимаю руки вверх, как сдающийся в плен ковбой.

— Не стреляйте в гонца, — усмехаясь, говорю я избитую фразу.

— Ормус Кама? — всё еще на крике переспрашивает она. — Какие у него проблемы? Его что, теперь возбуждает весь этот бизнес двойников? Он теперь посылает за ее двойниками? Пиццу, немного рыжей Вины, может быть несколько мексиканских перчиков на гарнир, — а ты тогда кто, посыльный от этого Домино[355]или его сутенер?