— В такте вам не откажешь. Дайте мне ваш телефон. Я вижу в вас не столько баптиста, сколько порядочного христианина.

Я дал ему два номера, и свой, и Крамли.

— Всего один звонок, отче.

Священник всмотрелся в наши номера.

— Все мы живем на откосе. Но некоторые чудом пускают корни. Не ждите. Вдруг телефон не зазвонит. Но я дам ваш номер и своей помощнице, Бетти Келли, на всякий случай. Почему вы это делаете?

— Она катится в пропасть.

— Смотрите, как бы она не увлекла за собою и вас. Мне стыдно это говорить. В детстве она выкатилась на роликах на середину улицы и остановилась среди машин — ради смеха.

Он уставил на меня пристальный, светящийся взгляд.

— Только почему я вам об этом рассказываю?

— Это мое лицо.

— Что-что?

— Лицо. Я гляделся в зеркало, но поймать себя не сумел. Выражение непрерывно меняется, не уловишь. Прямо-таки смесь младенца Иисуса и Чингисхана. У друзей ум за разум заходит.

Это помогло священнику немного расслабиться.

— Idiot savant,[391]так можно сказать?

— Почти что. У школьных задир от одного моего вида чесались кулаки. Но вы что-то говорили?

— Разве? Ах, да если та крикунья была Констанцией — голос как будто был не ее, — она отдала мне распоряжения. Представляете, священнику — распоряжения! Назначила срок. Сказала, что вернется через двадцать четыре часа. Я должен буду простить ей все прегрешения, безвозвратно и окончательно. Словно в моей власти выдать такое оптовое отпущение. Я сказал, она должна простить себя сама и просить других о прощении. Бог любит тебя. Ничего подобного, ответила она. И сгинула.

— Она и вправду вернется?

— С двумя голубками на плечах или с громом и молнией.

Отец Раттиган проводил меня к порталу собора.

— А как она выглядит?

— Как сирена, что заманивает в пучину обреченных мореходов.

— А вы — бедный обреченный мореход?

— Нет, я просто человек, который пишет о жителях Марса, отче.

— Надеюсь, они счастливее, чем мы. Погодите! Бог мой, она еще кое-что сказала. Что вступает в новую церковь. И может, больше не станет мне докучать.

— Что за церковь, отче?

— Китайская. Китайская и Граумана. Церковь, ну да![392]

— Для многих это и есть церковь. Вы там бывали?

— Смотрел «Царя царей».[393]Внешний двор произвел на меня большее впечатление, чем фильм. Судя по виду, вам не терпится сорваться с места и бежать.

— В новую церковь, отче. Китайскую. Граумана.

— Избегайте следов на зыбучем песке. Там немало грешников. Какой фильм сейчас крутят?

— Эббота и Костелло в «Джеке и бобовом стебле»?[394]

— Плачевно.

— Плачевно. — Я рванул к выходу.

— Не забудьте о зыбучем песке! — Крик отца Раттигана достиг меня уже за дверью.

По пути в другой конец города я чувствовал себя воздушным шаром, наполненным Большими Надеждами. Крамли все время пихал меня в локоть: спокойней, спокойней. Но мы должныбыли добраться до этой другой церкви.

— Церковь! — бормотал Крамли. — С каких это пор двойной киносеанс, помимо всего прочего, стал заменять Отца, Сына и Святого Духа?

— «Кинг Конг»! С той самой поры! Тридцать второй год! Фэй Рэй поцеловала меня в щеку.

— Елки-палки. — Крамли включил автомобильное радио.

«…В полдень… — сказал голос. — На горе Лоу…».

— Слушай! — В животе у меня похолодело.

Голос продолжал: «Смерть… полиция… Кларенс Раттиган… жертва… — Статический разряд. — Нелепый случай… жертва раздавлена, раздавлена… старыми газетами. Помните братьев из Бронкса? Как накопленные штабеля газет обрушились и похоронили их под собой? Газеты…».

— Выключи.

Крамли выключил радио.

— Бедная заблудшая душа, — сказал я.

— Такая ли заблудшая?

— Заблудшая, не пропащая же.

— Хочешь завернуть туда?

— Ага, — выдавил я из себя, шмыгая носом.

— Ты совсем его не знал, — проговорил Крамли. — Что ты так раскис?

Место происшествия покидал последний полицейский автомобиль. Фургон из морга давно уже отъехал. У подножия Маунт-Лоу стоял единственный мотоцикл с полицейским. Крамли высунулся из окошка.

— Наверх нельзя?

— Пока я здесь — нельзя. Но я уже уезжаю, — отозвался полисмен.

— Репортеры были?

— Нет, не стоит того.

— Ага, — кивнул я и снова шмыгнул носом.

— Ладно, ладно, — проворчал Крамли, — погоди, пока я поставлю как надо автомобиль, а потом хоть наизнанку выворачивайся.

Я подождал и молча выпал в осадок.

Полицейский на мотоцикле уехал, день уже клонился к вечеру, началось медленное восхождение к руинам Карнакского храма и Долины Царей, к потерянному Каиру — так я назвал это по дороге.

— Лорд Карнарвон отрыл царя, а мы царя хороним. От такой могилы и я бы не отказался.

— Булл Монтана, — сказал Крамли. — Он был ковбой-борец. Булл.

На вершине холма обнаружились не руины, а гигантская пирамида из газет, которую ворошил бульдозер с каким-то невеждой за рулем. Парень, оседлавший колесный агрегат, не имел понятия о том, какой собирает урожай: протесты Херста[395]в двадцать девятом, излияния Маккормика в «Чикаго трибюн»[396]за тридцать второй. Рузвельт, Гитлер, Бэби Розмари,[397]Мари Дресслер,[398]Эйми Семпл Макферсон[399]погребены заново и никогда уже не заговорят. Я выругался.

Крамли пришлось схватить меня за рукав, чтобы я не выпрыгнул наружу за «ПОБЕДОЙ В ЕВРОПЕ, или ГИТЛЕР НАЙДЕН МЕРТВЫМ В БУНКЕРЕ» или «ЭЙМИ ВОЗВРАЩАЕТСЯ С МОРЯ».

— Не дергайся! — пробормотал Крамли.

— Да ты посмотри, что он творит с этими бесценными сокровищами! Пусти, чтоб тебя!

Я ринулся к куче и схватил две или три первые полосы.

На одной Рузвельт победил на выборах, на другой он скончался, на третьей его выбрали снова, и еще были Перл-Харбор и Хиросима в самом начале.