— Господи Иисусе, — прошептал я, прижимая к ребрам офигенную находку.

Крамли подобрал «Я ВЕРНУСЬ, ГОВОРИТ МАКАРТУР».

— Понял тебя, — кивнул он. — Пусть он был ублюдок, но лучшего императора Япония не знала.[400]

Водитель беспощадного жатвенного агрегата остановил его и уставился на нас, словно обнаружил новую кучу хлама.

Мы с Крамли отпрыгнули назад. Водитель пропахал борозду к грузовику, где уже были навалены «МУССОЛИНИ БОМБИТ ЭФИОПИЮ», «СВАДЬБА ДЖАНЕТТ МАКДОНАЛЬД», «СМЕРТЬ ЭЛА ДЖОЛСОНА».[401]

— Пожароопасно! — выкрикнул он.

Я наблюдал, как низвергается в мусорку поток времени — пятьдесят лет.

— Сухая трава и газетная бумага — легковоспламеняющиеся материалы, — задумался я. — Боже мой, боже, что, если…

— Что если что?

— Когда-нибудь в будущем люди станут использовать газеты или книги, чтобы разжечь огонь?

— Уже используют, — фыркнул Крамли. — Мой отец, бывало, подпихнет под угли в печке газету и подожжет спичкой.

— Хорошо, а насчет книг?

— Только идиоту придет в голову воспользоваться для этого книгой. Погоди. Эта твоя мина значит обычно, что ты задумал сочинить десятитонную энциклопедию.

— Нет, — заверил я. — Может, историю с героем, от которого пахнет керосином.

— Тот еще герой.

Мы прошли через убийственное поле с рассыпанной по нему половиной столетия: дни, ночи, годы. Газеты хрустели под ногами, как сухой корм.

— Иерихон, — заметил я.

— Кто-то явился с трубой и сотряс воздух?

— Трубой или воплем. Воплей в последнее время хватало. И у царицы Калифии, и здесь, у царя Тута.

— А еще этот священник, Раттиган, — проговорил Крамли. — Разве Констанция не постаралась обрушить криком его церковь? Но, черт, гляди, мы стоим на Омаха-Бич, в Нормандии, под ногами у нас черчиллевский театр военных действий, а в руках окаянный зонтик Чемберлена.[402]Впитываешь это в себя?

— Погрузился по самые уши. Интересно, что чувствовал старик Раттиган в последнюю секунду, утопая в этом потоке. Фалангисты Франко, гитлерюгенд, сталинисты, беспорядки в Детройте, мэр Лагуардиа,[403]читающий воскресные комиксы, — ну и смерть!

— Плюнь на это. Гляди.

Из подобия кошачьего туалета (куча «БИРЖЕВЫХ КРАХОВ» И «ЗАКРЫТИЙ БАНКА») торчал остаток смертного одра Кларенса Раттигана. Я подобрал последний макулатурный листок. На театральной страничке танцевал Нижинский.

— Пара психов, — сказал Крамли. — Нижинский и старый Раттиган, который сберег эту рецензию!

— Потрогай свои глаза.

Крамли коснулся пальцем влажного века.

— Черт, — воскликнул он. — Это кладбище.

Валим отсюда!

Я схватил «ТОКИО ЗАПРОСИЛ МИРА…».

Потом я направился к побережью.

Крамли подвез меня к моему старому обиталищу на берегу, но тут вновь хлынул дождь, и, поглядев на грозный океан, я представил себе, как в полночь в мою дверь постучится шторм, неся с собой мертвую Констанцию и другого Раттигана, тоже неживого, и сокрушит мою постель потоком дождя и водорослей. Черт! Я сдернул со стены газеты Кларенса Раттигана.

Крамли отвез меня обратно в мой пустой стандартный домик в коттеджном поселке, вдали от бурного океана, водрузил на столик у изголовья водку (эликсир Крамли), оставил включенным свет, пообещал, что позднее позвонит, проверить, как я себя веду, и уехал.

По крыше барабанила дробь. Кто-то заколачивал крышку гроба. Я позвонил, и с той стороны дождевого материка до меня донесся голос Мэгги. «Похоже, кто-то плачет?» — спросила она.

Поздно вечером зазвонил телефон.

— Знаешь, который уже час? — спросил Крамли.

— Боже правый, ночь!

— Как ты болезненно реагируешь на покойников. Отрыдал уже свое? Терпеть не могу истеричек с глазами на мокром месте и недоносков с «клинексом»[404]наготове.

— Ты, что ли, меня вынашивал?

— В душ давай, зубы чисти и не забудь газету взять с веранды. Я звонил, но ты не отзывался. Царица Калифия предсказала тебе судьбу? О своей бы лучше позаботилась.

— Она?..

— Ровно в полвосьмого я отчаливаю на Банкер-Хилл. Выходи с мытой шеей, в свежей рубашке и при зонтике.

Я вышел с мытой шеей, в свежей рубашке и при зонтике в семь двадцать девять. В машине Крамли поднял мне подбородок и придирчиво осмотрел физиономию.

— Гляди, гроза прошла!

Мы погромыхали к Банкер-Хиллу.

Вывеска Каллахана и Ортеги вызвала неожиданно иные, чем прежде, чувства.

Ни полицейских автомобилей, ни фургона из морга на месте не было.

— Знаешь шотландский эль — «Старый особенный»? — спросил Крамли, когда мы подкатили к обочине. — Удивляет меня эта особенная тишина и спокойствие.

Я проглядел газету у себя на коленях. Калифия не попала на первые полосы. Ее засунули поближе к некрологам.

«Известный медиум, прославленная в немом кино, погибла, упав с лестницы. Альму Краун, иначе Царицу Калифию, обнаружили на ступенях ее дома на Банкер-Хилле. По сообщениям соседей, они слышали крик павлина, принадлежавшего Калифии. Доискиваясь, что случилось, Калифия упала. Ее книга „Химия хиромантии“ в 1939 году была бестселлером. Согласно завещанию, пепел Калифии надлежит рассеять в египетской Долине Царей, где, как утверждают некоторые, она родилась».

— Чушь собачья, — заметил Крамли.

На передней веранде дома Царицы Калифии кто-то стоял, и мы направились туда. Это была молодая женщина, двадцати с чем-то лет, с длинными темными волосами и смуглая, как цыганка; заламывая руки и проливая потоки слез, она смотрела на парадную дверь.

— Ужас, — стонала она. — Кошмар.

Я открыл дверь и заглянул внутрь.

— О боже, ну и ну.

Последним опустошение обозрел Крамли.

В доме не осталось ничего. Исчезли все до одной картины, магические шары, карты таро, лампы, книги, пластинки, мебель. Неведомый фургон от неведомого перевозчика вывез все, что тут было.

Я прошел в небольшую кухоньку, открыл ящики. Пусто, как после пылесоса. Кладовая для продуктов: ни пряностей, ни фруктовых консервов. В буфете хоть шаром покати; несчастной девушке нечем даже поужинать.

В шкафу в спальне полно плечиков, но гигантских, с палатку, платьев, чулок, обуви словно и не бывало.