В начале ее творческого пути слова были просты, их было мало — но ей больше нечего было и сказать, она вполне выражала ими то, что было в душе — и это было честно. Под конец (когда она становилась «великим поэтом») метод стал совсем спекулятивным: были придуманы слова «темный» и «светлый», ими обозначалось все, а читатель становился обязан наполнять их неимоверно — под стать величию — объемным содержанием. Слова «темный» и «светлый» надо было принимать на веру.

Вот как она орудует на своей фабрике величия:

И потом он, ее честь, объявляет ей, что жениться не будет.

«Мой первый» меняется на «не первый», «мой последний» — соответственно на «не последний». Светлый слушатель — на темный, темные бредни — на светлые. Получается

Смысл — ахматовский. Бредни-небредни, речи-невстречи. Вот строки, которые нас того и гляди заставят петь хором на собраниях:

«Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет».

Как плохой перевод каких-то римских стихов. Только там авторы были как боги в первый день творения, они давали имена тому, что будет потом на земле: горе, герой, жена, радость. Она пишет так, как будто и Державина до нее не было: косноязычно пересказывает передовицу из газеты.

В двадцатом веке это можно писать не в пародии?

Это уж и до Тредиаковского.

Как Вы знаете, у ранней Ахматовой моментов таких философских, что ли, в стихах почти совершенно не было, совершенно. Это была лирика, чисто интимная лирика, чисто женская лирика. Но ставить вот такие общие вопросы глубины большой в этот период ранний, когда я ее узнал, у нее не было в стихах. Не было ее и в жизни, как мне показалось. Ее интересовали люди. Но людей она ощущала именно по-женски, как женщина ощущает мужчину. Ну и поэтому мне она лично не очень понравилась.

М. М. БАХТИН в записи Дувакина. Стр. 46–47

Под конец жизни, когда она «стала великим поэтом», «философские моменты» появились.

Она пишет шекспировским слогом (творческий прием все того же Васисуалия Лоханкина, уровень философии — такой же).

Конечно, она имела в виду, что скрыть нельзя наличие таланта, но постеснялась и занялась рифмованным обличительством некоторых пройдох, которые при отсутствии таланта примазываются к литературе, вступают в профком, посещают кружки марксизма-ленинизма и претендуют на путевки в Дом творчества. Какой она себя чувствовала современной, читая в модной подвывающей манере это тонкое и великое стихотворение…

Оно действительно ничего не скрывает.

О сущности поэтического видения мира.

Говорили о Пастернаке. АА сказала, что у него очень развито чувство погоды и способность находить все оттенки для ее описаний.

П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 257

Анна Андреевна снова о Пастернаке и поэме «1905 год».

«А я очень не люблю Шмидта, кроме отдельных небольших кусков. Ведь он там, в сущности, ни о чем, кроме погоды, не пишет».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 219

«Знаешь эти накатанные осенние дороги…» — говорил я и кончил признанием, что хочу написать об этом рассказ. Она пожала плечами: «Ну, миленький, о чем же тут писать! Что ж все погоду описывать».

Иван БУНИН. Жизнь Арсеньева

Марина Цветаева написала большую статью о Пастернаке, где есть раздел «Пастернак и дождь». Одно это заглавие показывает, в каком масштабе ей видится Пастернак и его творчество — а меньший ее не интересует.

В начале сотворил Бог небо.

Библия. Первая книга Моисея. Бытие.

С неба началась погода. Наверное, ее и стоит описывать. Нельзя это отнести только за счет плохой памяти и приблизительности Лукницкого. Вот Ахматова действительно ничего не понимала ни в погоде, ни в природе. Описывала это, включала в свои произведения со своей всегдашней приблизительностью и формальностью: мол, как у всех, и шиповник, и лебеда.

Не понравилось ей стихотворение Пастернака в «Знамени». «На июльском воздухе нынче далеко не уедешь».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 230

А нынче что же у нас в моде? Какие такие острые социальные вопросы велено освещать?

Волков: Русский поэт обыкновенно оказывается более демократичным в своих стихах, чем в реальной жизни. Анна Андреевна в одном из ранних своих стихотворений говорит о себе: «На коленях в огороде / Лебеду полю». Лидия Гинзбург вспоминала, как гораздо позднее выяснилось, что Ахматова даже не знает, как эта самая лебеда выглядит.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 236

В том-то и беда, что ничего демократического в этом приеме (наигранной простонародности) — нет. Над Есениным она первая смеялась — не беззлобно, конечно, за кушаки и поддевки, а сама знай про лебеду да про шиповник. У Есенина как раз прием был чисто внешний, для «реальной жизни», никто ведь не сомневался, что он и лебеду видел, и жеребенка трогал, и по полю бегал — и что для него эти образы несут конкретный смысл, если он выражает себя через них, значит, он знает, о чем говорит. А когда Ахматова пишет про шиповник — кто ее знает, заалело у нее в душе или пожелтело, — она и сама не знает, что там это значит. Но — красиво. Поэтому-то для нее и не было слишком основательным комплиментом, что «природу знает» или — «погоду». Действительно, как формальный прием это не бог весть что, даже религиозная символика, при всей и ее заезженности, все-таки понаряднее будет. А реальный смысл природных (и «погодных») явлений был ей полностью недоступен. Ускользающий от нее самой смысл внешних, простых и простоватых красивостей — вот и все значение ее поэзии.