заводах действительный и фактический прогул составляет 50 %, тратится же энергии рабочего на разыскание себе личными индивидуальными усилиями пищи — психической и физической энергии — около 80 %…»[3084].

Проблема демобилизации связана не только с переводом экономики и промышленности на мирные рельсы, но и с перестройкой самого сознания. Отчаянная борьба за выживание во время войны порождает и закрепляет, на уровне инстинкта самосохранения существующие формы мобилизации. «Мы все привыкли к этому (ужасу) здесь, — писал уже в мае 1917 г. друг президента и американский посол в Лондоне У. Пэйдж, — и никто точно не помнит, каким был мир в мирное время; те времена были так далеко…»[3085].

Задача демобилизации многократно осложняется пропорционально увеличению продолжительности войны, степени разрушения экономики и радикализации населения. В России тотальная война длилась в два раза дольше, чем для всех участников Первой мировой, ее экономика была разорена настолько, что оказались разрушены даже основы капиталистических форм хозяйствования, а о степени радикализации населения свидетельствовала непримиримая жестокость гражданской войны.

Инерция власти накладывалась на тот факт, что большевики совсем не имели опыта государственного и хозяйственного управления. Как замечал в этой связи Г. Уэллс: «Большевистское правительство — самое смелое и в то же время самое неопытное из всех правительств мира. В некоторых отношениях оно поразительно неумело и во многих вопросах совершенно несведуще»[3086]. Эту данность признавали и сами большевистские лидеры: «Маркс нам на этот счет никаких правил поведения и форм организации не указал. Их приходится сейчас строить, создавать, вырабатывать самим»[3087].

В результате действия всех этих факторов, мобилизационная политика, выросшая из жесткой необходимости, стала незаметно превращаться в принципы построения нового общества. Их сущность наглядно отразилась в «Тезисах» Троцкого для ЦК партии, в которых он доказывал, что все хозяйственные проблемы страны надо решать на основе военной дисциплины, а уклонение рабочих от их обязанностей должны рассматривать военные трибуналы. «Мы, — заявлял он, — идем к труду общественно-нормированному на основе хозяйственного плана, обязательного для всей страны, т. е. принудительного для работника. Это основа социализма»[3088]. Принуждение к труду, провозглашал Троцкий на II съезде Советов, будет эффективным в условиях «властного распределения центром всей рабочей силы страны», «рабочий должен стать крепостным социалистического государства…»[3089].

Против продолжения политики «военного коммунизма» выступил председатель ВСНХ А. Рыков. В начале 1920 г. группа возглавляемая членом Президиума ВСНХ Ю. Лариным подготовила проект перехода от продразверстки к «комбинированной» системе, предполагавшей наряду с сохранением принудительного отчуждения части продуктов у крестьян широкое использование товарообмена по рыночным эквивалентам[3090]. Предложения Ларина, были поддержаны съездом Совнархозов, но встретили противодействие ЦК партии, который признал их введение во время войны угрозой для обеспечения продовольствием армии и городов[3091]. Ларина даже вывели из состава Президиума ВСНХ[3092].

В то же время, непосредственный практический опыт, говорил о все более нарастающем кризисе существующей мобилизационной политики. Даже Троцкий, столкнувшись, в качестве председателя I Трудовой армии, с конкретными экономическими проблемами приходил к выводу о необходимости отказаться от «военного коммунизма», и «во что бы то ни стало ввести элемент личной заинтересованности, т. е. восстановить в той или другой степени внутренний рынок»[3093]. В записке в ЦК 20 марта 1920 г. Троцкий предложил перейти от продразверстки к налоговой системе и индивидуальному товарообмену. Против выступил Ленин, и большинством голосов в ЦК предложения Троцкого, обвиненного во «фритредерстве», были отвергнуты[3094].

И только спустя год, с окончанием гражданской войны, Ленин сам выступит за переход к Новой Экономической Политике. «На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы, — обосновывал свое решение Ленин, — к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное. Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъема производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей»[3095].

Но даже этого признания было недостаточно — инерция власти огромна, мало того пережив смертельную опасность, она как и любой организм, склонна перестраховываться в своих действиях. Поэтому для того, чтобы этот переход к Новой экономической политике свершился, потребовалось не только накопление опыта падающей экономической эффективности «трудовых армий», но и сильнейший внешний толчок в виде массовых крестьянских восстаний и рабочих выступлений[3096], увенчанных Кронштадтским мятежом.

Лишь только после этих событий, Н. Бухарин приходил к выводу, что «наша хозяйственная политика эпохи так называемого «военного коммунизма» по существу дела не могла быть политикой, направленной на развитие производительных сил. «Ударной» и притом всеобъемлющей задачей была задача… обороны страны… Чрезвычайно ярко это сказывалось на сельском хозяйстве. Наша хозяйственная политика здесь сводилась почти исключительно к… реквизиционной системе продразверстки. При этой системе… индивидуальный производитель, крестьянин, лишался интереса, стимула, к расширению производства… Таким образом, здесь был налицо конфликт между потребностями развития индивидуального хозяйства и нашей политикой»[3097].

«Политика изъятия излишков у крестьян вела неизбежно к сокращению и понижению сельскохозяйственного производства, — подтверждал Троцкий, — Политика уравнительной заработной платы вела неизбежно к понижению производительности труда. Политика централизованного бюрократического руководства промышленностью исключала возможность действительно централизованного и полного использования технического оборудования и наличной рабочей силы. Но вся эта политика военного коммунизма была нам навязана режимом блокированной крепости с дезорганизованным хозяйством и истощенными ресурсами»[3098].

«Хозяйственные задачи советского правительства сводились… главным образом к тому, чтобы поддержать военную промышленность и использовать оставшиеся от прошлого скудные запасы для войны и спасения от гибели городского населения. Военный коммунизм, — вновь повторял Троцкий, — был, по существу своему, системой регламентации потребления в осажденной крепости»[3099]. «Военный коммунизм» был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой, — констатировал через месяц после Кронштадтского мятежа Ленин, — Он был временной мерой»[3100].

* * * * *

«Затем начался переход от войны к миру… И этот переход, — отмечал Ленин, потребовал таких потрясений, которые далеко и далеко не были нами учтены. Несомненно, здесь одна из главных причин той суммы ошибок, неправильностей, которые мы в нашей политике за это отчетное время сделали и от которых мы сейчас страдаем»[3101].

Проблемы накапливались, прежде всего, в самой партии, но во время войны они подавлялись совместной борьбой за выживание. Об остроте этих нарастающих противоречий уже в январе 1919 г. писал в «Правде» И. Бардин: «Советская