И Черная Птица сообщил метису о тех схватках, которые он выдержал со времени ухода бандитов из мексиканского лагеря. Слушая его, пират яростно скрежетал зубами.

По окончании рассказа между обоими собеседниками, взаимно недовольными друг другом, водворилось тяжелое молчание. Быть может, их разговор принял бы потом острый характер, если бы не прибытие шести индейцев. То были остатки отряда Антилопы, уцелевшие от резни при Тесном Проходе, где, как известно, и сам их предводитель поплатился жизнью.

Тогда вся ярость индейцев обратилась на Фабиана. Это был естественный выход, который она должна была найти.

— Где сын Орла? — закричал Черная Птица.

— Там! — отвечал метис, указав на противоположный берег, где Кровавая Рука сторожил пленника.

— Он умрет! — заявил вождь.

Радостные крики приветствовали этот краткий и ясный приговор.

Когда вопли индейцев стихли, метис продолжал:

— Сверкающий Луч также идет по нашим следам; его привлекает к Бизоньему озеру та белая девушка, которую ты видишь перед собой. Но он не найдет ее, так как метис увезет ее к себе, предоставив Черной Птице одному завладеть сотней мустангов, запертых белыми в эстакаде. Метис отдает свою долю вождю апачей, ибо для него голубка Бизоньего озера драгоценнее, чем все скакуны прерий! — Спокойное бесстыдство, с которым метис, уверенный в своей силе, ловкости и несокрушимом мужестве, освобождал себя от обещания, данного им Черной Птице, когда этот последний становился ему не нужен, вызвало у индейца взрыв ярости. Однако он постарался сдержать свой гнев, чувствуя, что полученная им рана в плечо значительно ослабила его силы и что карабины обоих пиратов для него могущественные союзники.

— Эль-Метисо, — сказал он, — так спешит нас покинуть, что забывает одну важную вещь. Или он так боится воина, спешащего к Бизоньему озеру, что позабыл о своем обещании отдать в мои руки того, который известен у команчей под именем Сверкающего Луча?

Эти слова Черной Птицы изменили решение метиса, уже намеревавшегося уехать вместе со своими пленниками.

— Хорошо, Эль-Метисо останется, потому что он не боится ничего, даже сверкающих лучей Великого Духа! — гордо произнес бандит, намекая на предводителя команчей, которого он будто бы боялся, по мнению вождя апачей.

Несмотря на ряд потерь, понесенных отрядом Черной Птицы во время перехода к Развилке Красной реки, он все еще насчитывал в себе до сорока всадников. Кроме того, бандиты привели с собою десятерых липанов и шестерых апачей из отряда Антилопы. Апачи, следовательно, располагали достаточною силою, чтобы с успехом напасть на ничего не подозревавших вакеро, даже если бы к последним подоспели вовремя вождь команчей со своим отрядом. Быстрота передвижения Черной Птицы объяснялась не только тем, что все воины его были конные, но и тем, что он был почти уверен, что охотники и их союзники не подойдут к Бизоньему озеру ранее ночи или, по крайней мере, солнечного захода. Воины пустыни порой наивны и непредусмотрительны, как дети, и, подобно последним, подвержены мгновенным капризам. Казнь белого была для них более занимательным зрелищем, чем грабеж лошадей.

Итак, с общего согласия было решено принести Фабиана в жертву Великому Духу перед началом боя. Пока томагавки индейцев обрубали ветви молодого дерева, предназначенного служить столбом пыток, Розарита наконец очнулась. Но при виде метиса, смотревшего на нее страстным взглядом, несчастная девушка снова закрыла глаза, несмотря на утешение отца, расточавшего проклятия своим палачам.

— Потише, друг! — холодно заметил метис. — Не бойся за свою жизнь: несколько мешков золота да сотня коней возвратят тебе свободу. Что касается голубки Бизоньего озера, то она сперва сделается женою храброго воина, а потом увидим, какой выкуп назначить за нее! Я слышал, что белые женщины так непокорны своим мужьям, что по истечении известного времени бывает очень приятно отделаться от них даже даром.

С этими словами метис, не обращая внимания на яростные проклятия дона Августина и мольбы сенатора, равнодушно стал смотреть на приготовления к казни Фабиана.

Подобно тому, как за несколько дней перед тем дон Антонию де Медиана измерял минуты, остававшиеся ему для жизни, длиною тени, отбрасываемой кинжалом Фабиана, так и теперь смещение солнца к западу говорило пленнику о приближении смерти. Ничто не указывало ему на скорее прибытие освободителей: в короткие промежутки молчания никакой отдаленный шум не примешивался к вздохам ветра в береговом камыше, не виднелось на горизонте облака пыли, не раздавалось по реке плеска весел, рассекавших воду под усилиями его друзей. Еще несколько минут — и его покровителям, которые уже двое суток спешат по его следам, осталось бы лишь отомстить за его смерть.

Уже пучок зажженной травы воспламенил несколько сухих веток дерева, служившего столбом казни; уже нанесенный апачами хворост превратился в груду раскаленных углей, и, таким образом, приготовления к казни окончились, а между тем на горизонте было все то же молчание, все та же неподвижность, за исключением каравайки, стрелой летавшей над лугами, да отдаленного стука бобров.

— Пора, я думаю! — сказал метис вождю.

— Мои воины ждут лишь пленника! — отвечал Черная Птица.

— Будет сделано согласно желанию моего брата!

Метис приказал опять спустить пирогу в воду и привезти пленника и его караульных.

— Ну наконец-то! — обрадовался Кровавая Рука, поднимаясь над кустом, из-за которого он наблюдал за приготовлениями к страшному зрелищу. — Мне ужасно надоела роль сторожевой собаки!

Пират откровенно зевнул, потягиваясь всем своим сухопарым телом, потом наклонился к пленнику.

— Ты, малый, вероятно, тоже устал от всех этих проволочек, чтобы их черти взяли!

Через мгновение над кустами показалась фигура Фабиана, поддерживаемая сильными руками старого пирата.

— Держись лучше… Вот так, — говорил неумолимый старик, пока пленник, у которого все члены онемели от стягивавших их ремней, употреблял все усилия, чтобы не потерять равновесия и держаться прямо, как подобало воину, желающему спокойно встретить последнюю минуту. — Теперь, — продолжал пират, — если ты хочешь попеть для развлечения, то воля твоя!

Бледное лицо Фабиана, на котором даже приближение мучительной смерти не вызвало выражения страха, показалось лишь на одну секунду. Покачнувшись на будто одеревеневших, затекших ногах, не имея возможности пошевелить связанными руками, он осел назад и рухнул за кусты.

— Развяжи мне руки, — сказал он твердым голосом. — Неужели боишься?

— Ну, ладно! Куда ни шло! Все равно тебя сейчас всего окорнают!

Старый пират перерезал узел ремней, стягивавших руки пленника, и Фабиан смог встать и держаться прямо.

По-видимому, его еще не покинула последняя надежда на спасение или, вернее, последняя мысль о своей любви, так как, взглянув на горизонт, по-прежнему молчаливый, он устремил взгляд на противоположный берег, откуда недавно донесся отчаянный женский крик.