из его рук и прижала к своей груди. К сожалению, эта женщина умерла во время эпидемии, когда ее сыну не исполнилось даже месяца, и ребенок, конечно, не мог вспомнить ее. Чу Лань никогда не видел своей матери, поэтому в объятиях странной незнакомки продолжал отчаянно вырываться из ее рук, плакать и звать отца.

— Любимый мой, не плачь больше. Мама отведет тебя к твоему отцу.

Своими тонкими, как стебли бамбука, и белыми как фарфор руками княгиня Чу подняла ребенка и вышла из дверей храма. Она спустилась по мокрым от дождя ступенькам из серо-голубого известняка и остановилась перед барьером напротив Чу Сюня. При виде этого мужчины лицо призрака отразило сложную гамму эмоций от радости до печали.

— Муж мой, мы так давно не виделись... Как вы жили все эти годы?

Чу Сюнь не мог вымолвить ни слова. Он коснулся барьера дрожащими пальцами, не в силах отвести взгляда от молодой женщины. Его глаза налились кровью от сдерживаемых слез. — Лань-эр уже такой большой, — прошептала княгиня Чу. — А ты все такой же сдержанный. Я часто думала о тебе... Но ты... совсем не изменился... такой же красивый... Дай мне насмотреться на тебя.

С этими словами она протянула руку и положила ее на барьер. Однако из-за своего призрачного тела женщина не могла пересечь границу. Все, что ей было доступно, это смотреть на человека, стоящего перед ней, сквозь золотистую световую завесу.

Чу Сюнь закрыл глаза. Ресницы его уже были влажными от слез. Он приложил ладонь к ладони госпожи и открыл глаза. Теперь их разделял только барьер, сквозь который они смотрели друг на друга так, словно только вчера встретились и полюбили друг друга.

Чу Сюнь, из последних сил сдерживая рыдания, выдохнул:

— Жена моя...

Эта пара была разлучена жизнью и смертью годы назад, но сегодня им выпала пара драгоценных минут, чтобы увидеться вновь.

— Жива ли яблоня, которую я посадила в тот год на нашем заднем дворе?

Чу Сюнь улыбнулся, но в глазах его были слезы:

— Ее ветви уже закрывают небеса.

Лицо княгини Чу осветила искренняя радость:

— Как хорошо.

Чу Сюнь заставил себя улыбнуться сквозь слезы и сказал:

— Лань-эр очень любит эту крабовую яблоню. Каждый год, когда она расцветает, он всегда играет под этим деревом. Ему нравится смотреть на

эти красные цветы так же, как и тебе... и каждый год в цинмин*... – Чу Сюнь больше не мог скрывать свое горе. Прижавшись лбом к светящейся границе, мужчина не сдерживал текущие по щекам слезы. — Каждый год в день поминовения умерших, наш сын выбирал ветку с самыми красивыми цветами, чтобы положить на могилу своей матери. Вань-эр, ты это видела? Каждый год... Каждый год, Вань-эр, ты же видела это?

[цинмин — весенний день поминовения умерших, в ясный день 5 или 6 апреля ].

В конце совершенно раздавленный Чу Сюнь горько разрыдался. Сейчас он совершенно не был похож на добродетельного молодого князя, всегда отличавшегося безупречными манерами.

Глаза княгини Чу тоже были полны печалью, но она была призраком, и не имела слез, которые можно было пролить. Однако стоило посмотреть на выражение лица этой молодой женщины, как сердце сжималось от сочувствия.

Мгновенно воцарилась тишина. Собравшиеся люди в молчании смотрели на эту драму, разворачивающуюся прямо перед их глазами.

Кто-то тихо плакал.

В это время с неба донесся бездушный голос:

— Конечно, она все видела и знает. Но очень скоро эта женщина потеряет свою память и волю.

Выражение лица Мо Жаня изменилось:

— Это Князь Призраков!

Чу Ваньнина тоже охватила ярость:

— Этот трусливый подонок боится даже показать свое истинное лицо!

Призрачный князь расхохотался, и звук этого смеха был таким, словно острые когти скребли дно горшка. У людей волосы встали дыбом.

— Линь Вань-эр уже давно является частью моего призрачного клана.

Изначально я не хотел причинять ей боль, ноты решил противостоять мне и лишил меня глаза. Поэтому я из-под земли достану твое сердце и душу! Я заставлю тебя страдать в тысячу раз сильнее, чем я!

Когда звук его голоса затих, призраки внутри храма открыли рты и начали темный магический ритуал:

— Мирские желания мертвы, прошлое уничтожено...

Женщина задрожала, глаза ее в ужасе распахнулись:

— Муж! Лань-эр! Скорее забери Лань-эра!

— Мирские желания мертвы, старые связи уничтожены...

— Лань-эр! Быстрее иди к папе!

Княгиня Чу подтолкнула ребенка к барьеру, но малыш не смог пройти сквозь золотистое сияние, как если бы он был призраком.

Сяо Мань стоял в храме и грустно смотрел на них сверху вниз. Его изначально красивое лицо исказила уродливая злорадная гримаса:

— Это бесполезно. По указанию призрачного князя я нанес призрачную метку на тело ребенка. Теперь, как любой призрак, он не сможет пройти через очищающий духовный барьер.

Призрачные песнопения накатывали как волны во время прилива, постепенно становясь все сильнее:

— Мирские желания мертвы, сознание уничтожено...

— Муж мой! — княгиня Чу, одной рукой обнимая ребенка, другой

билась в золотую стену барьера. — Муж, убери барьер! Позволь Лань-эру

войти! Ты должен защитить... Ты должен защитить его! Еще немного и я... Я...

— Мирские желания мертвы, милосердие уничтожено…

— Муж!!!

Содрогаясь всем телом, женщина упала на колени. Ее глаза буквально

вылезли из орбит, когда кроваво-красные отметины проявились ее шее, а

потом покрыли все лицо.

— Наш ребенок... Лань-эр... Ты обещал заботиться о нем! Умоляю...

барьер... убери... Муж!

Сердце Чу Сюня уже было разбито, эти крики дробили его душу на куски. Он несколько раз поднимал руку, чтобы убрать барьер, но снова и снова опускал ее.

Маленькое личико Чу Ланя было залито слезами. Запрокинув голову, он тянул ручки к отцу и громко кричал:

— Папа! Почему ты не хочешь Лань-эра?... Папа, обними Лань-эра!

Забери меня... Папа!

Госпожа Чу заключила малыша в объятия, целуя его мокрые от слез щеки. Мать и сын опустились на колени и, обнявшись, рыдали и молили Чу Сюня убрать очищающий духовный барьер, чтобы ребенок мог войти.

Из толпы позади Чу Сюня кто-то закричал:

— Князь, остановитесь! Вы не можете открыть проход в барьере! Это коварный план Царства Призраков! Если вы сделаете это, тысячи жителей Линьаня умрут! Князь, вы не можете убрать барьер!

— Да! Магический барьер нельзя убирать! — в надежде сохранить свои