леса начали приглядываться к Василию и искать к нему ключик, ибо давно известно, что ключик есть ко всякому сердцу, и если не у Аллаха, то у Иблиса на связке он точно висит.

Василий тоже сообразил, что те, с кем ему поручено торговаться, стоят куда как повыше хозяина — и к трону плотнее, и к казне ближе. Тут уж вовсе глупым надо быть, чтобы не понять, чью руку держать следует.

Крепче всего следовало держать руку Салим-хана, управлявшего летними дворцами шаха Аббаса. Салим-хан и к шаху был вхож, и деньгами ворочал, о каких Василий прежде не слыхивал. А с другой стороны — душевный человек был хан Салим, не гнушался самолично осмотреть привезённые брёвна, обсудить кой-что из базарных дел с русским невольником, выслушать и похвалить. Салим-хан не любил придворных льстецов, ибо сам мог дать им два кона вперёд, словно при игре фальшивыми костями.

Поначалу Салим просто всячески отмечал ум и сметку молодого приказчика, хвалил за верность и честность. От таких похвал Васька таял не скрываясь и не замечал, что делоправитель приваживает его, словно рыбу к мреже. Потом, в один из приездов, когда Василий сдавал привезённый товар, Салим-хан пригласил Василия во дворцовые покои. Прежде Василий дальше товарного двора не бывал — немудрено, что от этакой чести голова вскружилась.

Полуодетая одалиска по знаку Салим-хана принесла гостю кувшин сладкого вина. Сам хозяин вина не пил, сославшись на запрет пророка. А Василий вовсе одурел от хмеля, близости пышной женской плоти, но всего более — от чести. Сам везир зовёт его Васаят-ага, хотя так полагается обращаться только к белобородым старцам!

Василий опомниться не успел, как продал на корню прежнего хозяина и себя заодно. Пользуясь тем, что печать и голос Фархада Нариман-оглы переданы ему, Васька заключил такие сделки, что не только всё добро тарковского узденя, но и сам Фархад-ага должны были пойти в уплату по бесчестному договору. За то Салим-хан обещал Василию покровительство, защиту и должность при своей особе.

— Нужен мне помощник, очень нужен, такой, как ты, чтобы верный был и расторопный…

— Это правильно, — важно кивал Василий. — Я страсть какой шустрый.

— Если я тебе, скажем, управление домашним хозяйством передам, то сам посуди, каково будет со всеми этими башибузуками управляться?

— Управимся!.. — На Ваську с непривычки напала икота, но гонору это ему не убавило. — По хозяйству мы можем… — он бросил масляный взгляд в дальний угол, где, потупив глаза, стояла ожидающая новых приказаний служанка, и добавил: — Они все у меня во где будут!

Везир уважительно посмотрел на костлявый Васькин кулак и, нагнувшись, доверительно зашептал на ухо. Василий слушал, жмурился продувным амбарным котом, спознавшим о сметане, кивал. Лишь однажды вздрогнул испуганно и даже отшатнулся от искусителя.

— Надо, Васаят-ага, — проникновенно повторил Салим-хан. — Чужеземцу можно верить, но иноверцу — никак.

— А, ладно! — вскричал Васька бесшабашно, как в прорубь прыгнул. — Была не была — режь в свою веру! — Но тут же из проруби вынырнул и добавил обеспокоенно: — Только сначала от Фархадки избавь.

— Не беспокойся, Васаят, — уверил везир. — С узденем я договорюсь.

Так и вышло. Фархад-ага, прослышав о великих убытках, которые нанёс ему доверенный раб, сбросил природную лень и сам приплыл в Ряш. Плыл, твёрдо зная одно: Ваське живым не бывать. А удастся ли деньги вернуть, то один Аллах ведает. Получилось же всё наоборот: долги Салим-хан простил, то есть не то чтобы простил, но до конца разорять узденя не стал. А вот изменщика Ваську в обиду не дал — оставил, как и обещал, при своей особе.

Жалованья рабу никакого не положено, а на корм Василия поставили вместе со старшими слугами и поселили во дворце, не в палатах, конечно, но и не в каморке, а тоже со старшими слугами. Платья дали всякого: два кафтана — киндячный, на будний день, и парчовый, носить во дни приезда шахского величества. От такого счастья Василий уже и понимать перестал, на каком он свете. Смущало только предстоящее обрезание, ну да это ничего, перетерпим; вон сколько народу вокруг, полная Персия, и все обрезанные. Зато уж потом!.. Там уж он развернётся! Себя на волю выкупит, собственным домом заживёт, и не по-отцовски — скаредно, а как на востоке положено. Ворота золотом вымажет, в саду гранаты посадит и инжир. Слуг заведёт, чтобы всё чёрные арапы. О гареме как-то не мечталось, побаивался с непривычки, а так — девок полный дом наберёт, и всё черкешенок, а не каких-нибудь там конопатых. Весь аврет-базар мой будет.

За такими мечтами незаметно подошёл день обрезания. Василий к тому времени уже привык молиться семь раз на дню: пятижды по крику муэдзина и два раза по велению души, привык ежедневно слушать поучения старого муллы и поститься днём, после заката дозволяя разрешение вина и елея. Даже кой-что из корана наизусть вызубрил. Ну всё хорошо, если бы не это обрезание. И не столько боли страшно, сколько опасно, что Христос на небе не дремлет, а если что, так ему и ангелы доложат. Да и место срамотное — иного, что ли, не могли найти?

С утра после всех положенных молитв к Василию явился Салим-хан вместе с дворцовым лекарем. Таким же порядком отправились в баню. Баня у турок не то что у православных — место смутительное и дивно украшенное. Как её топят — не вдруг и поймёшь, ни дыма, ни угара нет, а жар есть. В чанах вода горячая, в бассейне — прохладная. Потолки в банях высокие, полы выложены мрамором, а прислуживают моющимся звероподобные банщики-костоправы и молодые бабы-гяурки, на которых вместо одежды одно наименование. Василий, такое дело увидавши, душой размяк и про себя решил, что в баню будет ходить всякий день. Но покамест знал: не для того пришли — лекарь со своим инструментом за спиной стоит.

Василию поднесли гашиша, замешанного наподобие халвы, и, проглотив сладкую лепёшку, уснул приказчицкий сын, чтобы пробудиться к другой жизни.

Скорбно было пробуждаться. Боль вроде не резкая, как не от ножа, но ломило под брюхом, хоть волком вой! Василий лежал в постели в незнакомой комнате и тихо скулил. Таково-то больно в чужую веру переходить! И ведь господа бога Исуса Христа не помянешь — отныне не положено, облегчайся Магометовым именем.

Отворилась дверь, явился лекарь. Расставил на столе всякие банки, мази да притирания. Откинул лёгкое покрывало, велел Василию ноги шире раздвинуть.

— Что это там? — подозрительно спросил Василий, глядя на скляницу в руках врача.

— Пальмовое масло, — спокойно