как саранча, волной прокатились по Сибири, грабя и пожирая все на своем пути…»[3442]. «Чехи, — подтверждал французский посол Нуланс, — привыкли хозяйничать в стране, где сила оружия давала им столько власти»[3443].

Проведение «экзекуций» становилось для чехословаков лишь поводом для нового грабежа. «Мы должны сжечь каждую избу, из которой отец или сын находится между бандами или в которой обнаружено оружие, снаряжение и т. п…, — писал один из офицеров 2-го кавалерийского полка, — целая деревня превращается в пепел… И потом видишь — (наши) тащат из хат подушки, самовары, старые часы, одеяла… Повозки наполнены барахлом, сзади лежит связанное тело и привязанная к возу корова тащится… к эшелонам чехословацкого войска…»[3444]. «Неожиданно вылезают из некоторых хат полузадохнувшиеся старики, женщины и дети, крыша горит у них над головами. Трясутся от страха, горюют… Некоторые части все еще грабят то, что огонь еще не уничтожил»[3445].

Разграблению «союзников» подверглись даже склады колчаковской армии: «Очень много жалоб на безобразия и насилия, чинимые польскими войсками в районе Новониколаевска, — указывал военный министр Колчака Будберг, — не стесняются грабить… захватывать наши заготовки, эшелоны и баржи с грузами»[3446]. «Они захватывали большие склады продовольствия и фуража, — подтверждал главнокомандующий колчаковской армией ген. Сахарова, — питаясь лучше любой русской части. Они сидели, здоровые и сытые тунеядцы за спиной многострадального Русского фронта, где офицеры и солдаты были в рубище и терпели во всем недостаток…»[3447].

Разгром колчаковских армий вызвал в рядах карателей настоящую панику: «Как испуганное стадо, при первых известиях о неудачах на фронте бросились они (чехи) на восток, чтобы удрать туда под прикрытием русской армии…, — вспоминал ген. Сахаров, — силой отбирали паровозы у всех нечешских эшелонов, не останавливаясь ни перед чем… Ни одни поезд не мог пройти восточнее ст. Тайга; на восток же от нее двигались бесконечной лентой чешские эшелоны, увозящие не только откормленных на русских хлебах наших же военнопленных, но и награбленное ими под покровительством Антанты русское добро… на 50 тыс. чехов… было захвачено ими более 20 тыс. вагонов»[3448].

«Грабеж мирного населения и государственных учреждений по пути следования чехов, — подтверждал атаман Семенов, — достиг степеней совершенно невероятных»[3449]. «Отойдя в тыл, чехи стали стягивать туда же свою военную добычу. Последняя поражала не только своим количеством, но и разнообразием. Чего только не было у чехов. Склады их ломились от огромного количества русского обмундирования, вооружения, сукна, продовольственных запасов…, чехи забирали все, что попадало им под руку, совершенно не считаясь с тем, кому имущество принадлежало… Чехи не постеснялись объявить своим призом даже библиотеку и лабораторию Пермского университета. Точное количество награбленного чехами не поддается даже учету. По самому скромному подсчету, — по словам ген. Сахарова, — эта своеобразная контрибуция обошлась русскому народу во многие сотни миллионов золотых рублей и значительно превышала контрибуцию, наложенную пруссаками на Францию в 1871 году»[3450].

Чехословакия, согласно многочисленным исследованиям, сформировала свой золотой запас благодаря награбленному русскому золоту и невозвращенному серебру[3451]. По данным колчаковского министра финансов В. Новицкого, чехами было вывезено на родину до 48 т. золота[3452]. Чешский Легио-банк, подтверждала газета «Известия» в 1924 г., был основан на золото и драгоценности, вывезенные чехами из Сибири[3453].

Для русских же эшелонов «вставала угроза смерти от холода и голода. Завывала свирепая сибирская пурга, усиливая и без того крепкий мороз. На маленьких разъездах и на перегонах между станциями стояли десятки эшелонов с ранеными и больными, с женщинами, детьми и стариками. И не могли их двинуть вперед, не было даже возможности подать им хотя бы продовольствие и топливо. Положение становилось поистине трагическим: тысячи страдальцев русских, обреченных на смерть»[3454]. Один из свидетелей той трагедии писал позже в эмигрантском журнале «Воля России»: «Тридцать тысяч трупов беженцев, замерзших и умерших от эпидемии при эвакуации только между Омском и Тайгой и сложенных в штабеля у Новониколаевска, — достойный памятник их «славных» дел»[3455].

Поляки не отставали от своих чехословацких партнеров. Начальник польской дивизии «реквизировал 60 поездов, каждый с необходимым количеством паровозов», что, по свидетельству официального польского историка Багинского, «при общем расстройстве Сибирской дороги и отсутствии железнодорожного персонала стоило сверхчеловеческих усилий»[3456]. Забыл автор лишь сказать, отмечает Голуб, что «сверхчеловеческие усилия» были направлены на реквизицию паровозов и вагонов у русских войск. И что эти 60 эшелонов были доверху загружены награбленным алтайским добром. Эту непомерную страсть поляков к чужому добру с беспокойством отмечал и их высший начальник ген. Жанен, боясь, что, увлеченные реквизициями они не успеют вовремя выйти на Сибирскую магистраль[3457]. Поляки успели выйти на магистраль и в ожидании «зеленого света» занялись продолжением грабежа. Так, 17 декабря на ст. Тайга «начался грабеж при деятельном участии польских эшелонов». Когда железнодорожные служащие потребовали от командира польского полка прекратить «опустошение», тот ответил: «Это не опустошение, а раздел даров»[3458].

Однако воспользоваться награбленным поляки не успели, поскольку командующий чехословацкими войсками отдал приказ не пропускать польские войска на Восток, до тех пор пока не уйдет последний чехословацкий эшелон[3459]. И тут в поляках, как и ранее в чехословаках, неожиданно воспылали самые «благородные» чувства: «довожу до сведения… всего мира, — писал польский капитан Сыровому, — о том позорном предательстве, которое несмываемым пятном ляжет на Вашу совесть… Вы, палач славян, собственными руками похоронивший в снегах и тюрьмах Сибири возрождающуюся русско-славянскую армию с многострадальным, русским офицерством, пятую польскую дивизию и полк сербов……»[3460].

Чехословаки в очередной раз успешно захватили железную дорогу не только потому, что они снова находились в тылу, на этот раз колчаковской армии, но и потому, что «контроль и управление Сибирской железнодорожной магистралью…, равно как и телеграфными линиями» были переданы союзным командованием не русским — а чехословацким войскам…»[3461]. «Союзные представители продолжали всячески ублажать чехов, — отмечал ген. Сахаров, — как будто русских интересов совершенно не существовало для этих миссий, приехавших в Сибирь нам же помогать»[3462]. За успешную эвакуацию ген. Сыровой в Харбине получит от ген. Жанена орден Почетного Легиона[3463].

* * * * *

Население Сибири, по признанию самого главкома войск интервентов, французского ген. Жанена, прозвало чехословацких карателей — «чехо-собаками»[3464]. «Чехословаки, — подтверждал Майский, — сделали много, очень много зла русскому народу, и память об этом зле не так-то скоро изгладится из его сознания»[3465]. Атаман Семенов — союзник чехов, назовет их «предателями»[3466]. За все сделанное чехословаками, утверждал Гинс,