«Голос Родины», признавала: «выдача Колчака, с точки зрения законов, принятых в цивилизованном обществе была пятном, легшим на совесть союзников Колчака… Но с точки зрения национально русской, Колчак заслужил то, что с ним случилось»[3530].

Правоэсеровский эмигрантский журнал «Воля России» спустя пять лет писал: «На белом адмиральском кителе Верховного правителя остались несмываемые пятна крови и грязи»[3531]. Даже ближайший сподвижник адмирала Гинс признавал: «имя Колчака, по воле жестокой судьбы, стало нарицательным именем тирана… При нас происходили жестокие расправы с восставшими крестьянами, сжигались деревни, производились расстрелы без суда. Ведь все это правда… Мы допустили хозяйничанье в стране чехов»[3532].

* * * * *

Подводя итоги интервенции, американский ген. Ричардсон писал: «Союзное военное командование презрительно относилось к большевистскому движению и рассматривало его как ряд бесчинств, творимых дезорганизованными бандами. Однако факты говорят, что война велась против правительства русского народа. Омское правительство явно было правительством лишь меньшинства русского народа и никогда не пользовалось симпатиями широких кругов населения. Оно не обладало в действительности властью»[3533].

Земские депутации на Дальнем Востоке заявляли другому американскому ген. Грейвсу, что «средний класс резко отрицательно относится к вновь сформированным русским войскам, которые мучат и притесняют народ; это чувство негодования может распространиться и на союзников, ибо народ считает, что все эти факты не имели бы места, если бы в Сибири не было союзнических войск»[3534].

В Сибири так же, как и на Западе, и на Севере, и Юге России повторялась одна и та же непременная закономерность, на которую указывали представители советской делегации на Генуэзской конференции (апрель 1922 г.): без «вмешательства иностранных держав отдельные местные восстания в России никогда, не могли бы принять характер опустошительной гражданской войны, к которой они впоследствии привели…»[3535]. Гражданская война, констатировал этот факт Ленин, была «нам навязана, в начале 1918 года мы старую войну кончили и новой не начинали; все знают, что против нас пошли белогвардейцы на западе, на юге, на востоке, (пошли) только благодаря помощи Антанты, кидавшей миллионы направо и налево…»[3536].

Интервенция никогда не была объявлена союзниками официально, ни одно «белое» правительство не было ими признано, вмешательство в дела России формально мотивировалось необходимостью удержать как можно больше немецких солдат на Восточном фронте, защитой военных грузов, помощью чехословакам, противодействием германскому вторжению в Россию и т. д., но никогда помощью «белым». «Сама цель и характер интервенции, — подводил итог сам Колчак, — носили глубоко оскорбительный характер, это не было помощью России, все это выставлялось как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим все получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжелый характер для русских»[3537].

«Все союзники при вводе своих войск в Россию в сентябре 1918 г. декларировали, что они делают это исключительно ради чехов, — подтверждал Гинс, — Вся интервенция от начала до конца проходила под вывеской чехословацкой. С чехами интервенция пришла, с ними и закончилась»[3538]. «Россия (для «союзников») являлась не целью, а лишь средством, и притом средством временным, даже кратковременным, — запоздало признавал, пригласивший их в страну, лидер российских либералов Милюков, — Этим объясняется внутренняя несерьезность, почти авантюризм союзнических планов, явная невыполнимость дававшихся ими обещаний, легкость нарушения этих обещаний и вообще пренебрежительное отношение к недавнему союзнику…»[3539].

Цели «союзников» действительно не страдали благотворительностью, но в то же время гражданская война показала полную неспособность всех Белых режимов создать свою реальную государственную власть. Этот факт признавал и сам Деникин, который, в результате, все свои надежды возлагал только на интервентов. «Вы все ждете барина, — отвечал на это атаман Войска Донского Краснов, — Вот придет барин — барин нас рассудит… Нельзя рассчитывать на чуземную помощь… Вы живете надеждами, что через две недели придут иностранцы и помогут Вам и войсками, и снарядами, и одеждой, и деньгами. Этой надеждой Вы заразили даже мою армию… вы все надежды возлагаете на них»[3540].

С подобным «барином» связывал все свои надежды и военный министр Колчака Будберг, который приходил к выводу, что «на атаманах и карательных отрядах государства не восстановить; всех недовольных и восстающих против насилия не перевешать и не перепороть — рук не хватит, да и руки коротки»[3541], а у нас «белых», для наведения порядка «средств нет… те случайные и импровизированные суррогаты, которые мы пытаемся для этого применить, только увеличивают разруху и заставляют население становиться большевиками или сочувствующими любому режиму кроме нашего. Все донесения разных усмирителей об умиротворениях — все это на три четверти ложь и обман… несомненно, что наружное спокойствие кое-где водворяется, но это спокойствие кладбища или придавленное молчание стиснутой ненависти, ждущей только благоприятного случая, чтобы опять развернуться»[3542].

Выход Будберг находил только в иностранной «оккупации важнейших населенных пунктов для установления там законного порядка и нормальных условий жизни; сделать сами этого мы не в состоянии как по недостатку людей и вооруженной силы, так и по причинам чисто морального порядка, свойственным атмосфере гражданской войны…, нам нужны совершенно нейтральные, беспристрастные и спокойные войска, способные сдержать всякие антигосударственные покушения как слева, так и справа. Только под прикрытием сети союзных гарнизонов, не позволяющих никому насильничать и нарушать закон, поддерживающих открыто и определенно признанную союзниками власть, возможно будет приняться за грандиозную работу воссоздания всего разрушенного в стране, восстановления и укрепления местных органов управления и за еще более сложную и щекотливую задачу постепенного приучения населения к исполнению государственных и общественных повинностей, к платежу налогов, — одним словом, к многому, от чего население отвыкло; это неизбежное ярмо надо надеть умеючи, а главное, без помощи наших карательных и иных отрядов»[3543].

Подобные призывы «белых» генералов, к завоеванию и оккупации собственной страны иностранной военной силой, откровенно пугали ее представителей: Не говоря о том, каких бы человеческих и материальных жертв это стоило, вставали еще два вопроса, отмечал Локкарт: «Что станут делать союзники в завоеванной Москве, и как сможет удержаться в России буржуазное правительство без нашей постоянной поддержки?»[3544] «Мы могли бы затянуть гражданскую войну, возможно, на много лет, пока Россия не превратилась бы в совершенно опустошенный континент…, — пояснял Ллойд Джордж, — но и тогда с помощью силы мы не пришли бы ни к какому решению вопроса…»[3545].

Уход

Все державы отказались от активной борьбы с русской революцией. Не потому, конечно, что бы русская революция нравилась правительствам всех держав, а потому, что они осознали свое полное бессилие ее сокрушить.