Возможно, он погорячился с принятием решения – Эдвард мог бы помиловать своего бывшего друга, давнего неприятеля, заменив казнь пожизненной тюрьмой, но не в привычке Элсона было менять свои решения, ведь в умах подчинённых он всегда должен был оставаться непоколебимым и твёрдым Правителем, и то, что прозвучало из его уст, сомнению подвергаться было не должно – и не важно, произнёс ли он то в горячке или тщательно обдумав.

Как скорбная тень, капитан Льюис сопровождал Эдварда повсюду, и своим видом не добавлял ни позитива, ни уверенности в правильности принятого решения относительно графа Анедо. Бедный мальчик был напуган и зол; он был умён, честен и справедлив, ещё не испорчен годами и опытом, и лучшего хранителя принцессы Эдвард и представить не мог, но как всегда и здесь случилось одно «но»: его патологическая любовь к Мирии сыграла с ним злую шутку. Тери защищал её, но он не должен был ей доверять настолько, чтобы быть в конце концов обманутым.

Его Величество всегда выражал искренние симпатии молодому капитану, и его несказанно тронул тот факт, что даже после побега Мирии Льюис заботился о её чувствах, вступившись за графа – лишь бы сердце Её Высочества в очередной раз не оказалось разбито… И это тоже расшатало его самоуверенность.

Время шло к полудню, дождь прекратился и на небе вновь засияло солнце.

-Капитан Льюис, всё ли готово? – Небрежно поинтересовался Эдвард, разглядывая манжеты своей белоснежной рубашки, и вовсе не глядя на Тери – сама непринуждённость.

-Да, Ваше Величество. – Хмурясь всё больше, ответил тот. – Ваше Величество, позвольте выразить опасения…

-Не позволю! – Грубо прервал робкую попытку Правитель. – Всё решено, Тери. Всё решено. Льюис поклонился и не произнёс больше ни слова.

 Лесничая Площадь была традиционным местом казни политических преступников, но несмотря на историческую значимость, по прямому назначению её не использовали уже более двухсот лет. Площадь эта находилась в получасе езды на север от Королевского Дворца, и получила своё название благодаря последнему казнённому на ней преступнику – королевскому лесничему, якобы отравившему кого-то из родственников правящей крови семьи Элсон за званным ужином.

В то время Правителем Трона Грессии был Сэмвелл Элсон, человек горячий и несдержанный, по каким-то причинам решивший, что в смерти родича виновен сидевший по правую сторону от того лесничий – и тут же «воззвал к справедливости». С несчастным расправились с помощью топора и плахи в течении часа после произошедшего.

В последствии оказалось, что бедняга был невиновен – прободная язва сгубила почившего родственника, а не отравленное вино лесничего.

После этого случая Сэмвелл поклялся, что более не прибегнет к смертной казни и завещал потомкам, которым было суждено править после него, следовать его примеру и не губить души людей, какими бы злодеями они не являлись.

И его слово, как ни странно, было заветом для каждого последующего Правителя или Правительницы династии Элсон, его чтили и берегли как память загубленной невинной человеческой жизни – главной ценности любой разумной цивилизации.

Но Эдвард Элсон, далёкий потомок Сэмвелла, решился нарушить существовавший порядок, и это вызвало определённый резонанс – кто был резко против, кто одобрял, находились и те, кто оставался равнодушным – но открыто никто не высказывался – кто же знает, может быть, Правитель сошёл с ума и сейчас будет снимать головы направо и налево?

Так или иначе, Лесничая Площадь готова была принять новую жертву: на ней уже была возведена каменная стена с цепями для рук и ног того, кто должен был сегодня проститься с жизнью, и деревянные помосты для Его Величества и свиты, что должны были собственным присутствием принять казнь как свершившийся факт.

Толпа зевак уже собиралась на площади, люди охали и обсуждали намеченное событие, и с каждой минутой народа всё пребывало, а элитная верхушка, напротив, задерживалась.

Элиас стоял посредине этой толпы, внимательно слушая и наблюдая за происходящим. На нём были большие солнцезащитные очки и куртка с наглухо закрытым капюшоном, и никто не обращал на него абсолютно никакого внимания – кому сейчас было дело до простого среднестатистического парня, пришедшего, как и все, поглазеть на утреннюю казнь графа Анедо и промокшего до нитки под ливнем – здесь половина была таких же людей, не желающих пропустить кровавого зрелища.

Он пришёл сюда с самого утра, прячась за деревьями скудной аллеи, но из-за сильного дождя казнь была перенесена на более позднее время, и он ни на минуту не отлучился, тревожно ожидая появления Мориса.

Ливень промочил его одежду насквозь, Эл замёрз и, кажется, успел переболеть простудой, но он едва ли заметил это и дрожь била его скорее не от холода, а от панического страха, что всё ближе подбирался к его сердцу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Часы пробили три дня, когда сквозь толпу, его окружавшую, прошла первая волна шума – это наконец-то прибыл Правитель со своими прихлебателями, но его едва было видно сквозь плотное кольцо охраны. Сама площадь по периметру тоже была оцеплена полицией, они строго и подозрительно смотрели по сторонам, переговариваясь по рациям, и даже казалось, что мир тронулся умом: в самый век расцвета цивилизации высоких технологий толпа ждала совершенно дикой расправы над человеком, не совершившем в жизни ни одной непростительной ошибки.

Когда на Лесничую Площадь прибыл хорошо охраняемый полицейский кортеж, шум поднялся снова, и Элиас понял, что сейчас он увидит Мориса, и стыд вспыхнул в нём, вызывая следом ярость и смятение.

Графа вели двое полицейских, поддерживая с двух сторон: он казался больным, слегка прихрамывая на правую ногу, одежда его была испачканной, неопрятной. Глаза Мориса были скрыты свинцовой повязкой, так же, как и ладони, закованные в свинцовые рукавицы – должно быть, так Правитель хотел обезопасить себя от его Силы.

Руки Дельфина сжались в кулаки, но он ждал подходящей минуты, чтобы расправиться со всей этой толпой зевак, разнести, стереть в горелый порошок охрану и наконец-таки взять за горло Правителя, завершив давно начатое дело.

Он не знал, когда подоспеет Тайлер и другие, сейчас он мог рассчитывать только на себя и свою Силу, что закипала в нём огнём праведного гнева.