себя лишние предметы одежды и оставались в рубашках. Женщины одевались в яркие платья устаревших фасонов, будто их наряды были извлечены из сундуков с приданым, взятым с собой в эмиграцию много лет тому назад. Иногда в «Гейдельберг» наведывались компании агрессивных подростков, о появлении которых оповещал оглушительный рев моторов их мотоциклов вперемежку с клацаньем каблуков, ключей и цепочек. Молодежь приезжала с единственной целью посмеяться над стариками, но до драк дело никогда не доходило: все ограничивалось небольшими стычками. Барабанщик и саксофонист в любой момент готовы были засучить рукава и восстановить порядок в заведении.

По субботам, около девяти часов вечера, когда все гости уже успевали отведать блюдо-афродизиак и наслаждались танцами, в зале обычно появлялась Мексиканка и усаживалась за столик в одиночестве. Это была роковая красавица лет пятидесяти, с фигурой, напоминавшей галеон: высокий киль, широкая корма, впереди ростральная маска, глубокое декольте, приоткрывавшее все еще упругую грудь, и неизменный цветок в прическе. Конечно, не одна она одевалась в стиле танцовщицы фламенко, но на ней такой наряд смотрелся естественнее, чем на других седовласых дамах с тонкой талией, не умевших даже прилично говорить по-испански. Когда Мексиканка танцевала польку, она напоминала корабль без руля, попавший в шторм, однако под звуки вальса она словно скользила по речной глади. Эта дама иногда являлась во сне Капитану, и он просыпался, охваченный забытым подростковым томлением. Говорили, что Капитан когда-то служил на северной флотилии с непонятным названием. Он прекрасно разбирался в старых кораблях и морских путях, но весь его опыт таился в глубине сознания и не мог быть востребован в горячих карибских широтах, где море напоминает спокойный аквариум с зеленоватой прозрачной водой, непригодной для отважных судов из северных морей. Капитан был высоким сухощавым мужчиной – этакое дерево без листвы. У него была прямая спина и крепкая шея; в своем форменном кителе с золотыми пуговицами он словно был окутан трагической аурой всех отставных моряков. Никто от него не слышал ни единого слова – ни на испанском, ни на любом другом известном языке. Тридцать лет тому назад дон Руперт сказал, что Капитан, наверное, финн по национальности: об этом свидетельствовали его ледяные глаза и непреклонный взгляд. За неимением контраргументов люди поверили дону Руперту. В общем-то, в «Маленьком Гейдельберге» язык не имел никакого значения: никто не приходил сюда поговорить.

Некоторые правила поведения подверглись изменениям ради удобства всех и каждого. Любой мог в одиночку выходить на танцевальную площадку или пригласить партнера из-за другого столика. Дамы, если им этого хотелось, подходили к кавалерам и приглашали их на танец. Это было очень правильное решение для вдов, приходивших без сопровождения. Мексиканку никто не приглашал танцевать, иначе бы она обиделась. Мужчины ждали в нетерпении, пока она сама пригласит кого-нибудь из них. Мексиканка клала сигару в пепельницу, расплетала свои мощные ноги, поправляла корсет, выдвигалась по направлению к избранному ею кавалеру и, не глядя на него, становилась напротив. Она никогда не танцевала дважды подряд с одним и тем же мужчиной, однако предварительно резервировала как минимум четыре танца с Капитаном. Он обнимал ее за талию твердой рукой рулевого и вел по площадке, словно за его спиной не было груза прожитых лет.

Самой старой посетительницей танцевального зала, не пропустившей ни одной субботы в «Гейдельберге», была Маленькая Элоиза – приятная миниатюрная дама с кожей словно рисовая бумага и венцом прозрачных волос. Много лет она зарабатывала на жизнь изготовлением домашних конфет, поэтому насквозь пропиталась ароматом шоколада и пахла днем рождения. Несмотря на солидный возраст, она держалась как юная девушка и могла протанцевать весь вечер, без устали и одышки кружась по площадке, даже не растрепав своих кудряшек. Она приехала в эти края в начале века из какой-то деревни на юге России. С ней прибыла мама, в те далекие времена ослепительная красавица. Вместе они занялись изготовлением шоколада, не обращая внимания ни на тяготы климата, ни на бег времени, ни на одиночество. Обе были незамужними и жили спокойно. Их единственным развлечением было посещение по субботам танцевального зала «Гейдельберг». После смерти матери Маленькая Элоиза приходила на танцы в одиночестве. Дон Руперт встречал посетительницу у входа, а оркестр приветствовал даму первыми аккордами ее любимого вальса. Гости за другими столиками поднимали кружки пива в ее честь, ибо она была самой старшей из дам и самой любимой из всех посетительниц. Из робости Элоиза никогда не осмеливалась пригласить кавалера на танец. Но все эти годы у нее и не было необходимости никого приглашать: все мужчины почитали за честь взять ее за руку, деликатно приобнять за талию, чтобы, не дай бог, не сломать ей какую-нибудь хрустальную косточку, и вывести ее на середину танцевальной площадки. Маленькая Элоиза была грациозной танцовщицей, а сопровождавший ее аромат шоколада погружал любого кавалера в сладкий мир детских воспоминаний.

Капитан всегда сидел в одиночестве за одним и тем же столиком, пил умеренно и никогда не выказывал особой любви к воспламеняющему страсть блюду доньи Бургель. Он обычно притопывал в такт музыке, а когда Маленькая Элоиза была свободна, всегда приглашал ее на танец, щелкая перед ней каблуками и слегка наклоняя голову. Они никогда не разговаривали – лишь обменивались взглядами и улыбками между галопами, перебежками, вращениями и другими па старинных танцев.

Однажды в декабрьскую субботу, не столь влажную, как обычно, в танцевальный зал «Маленький Гейдельберг» приехала пара туристов. Это были не дисциплинированные японцы, зачастившие в последнее время, а высокие загорелые скандинавы с выгоревшими на солнце волосами. Они уселись за свободный столик и в полном удивлении стали наблюдать за танцующей публикой. Туристы весело и шумно чокались пивными кружками, смеялись от души и обменивались громкими репликами. Их возгласы достигли ушей Капитана, одиноко сидевшего за своим столиком. Издалека, из другого времени, из других краев до него донеслись слова его родного языка, цельного и свежего, словно только что изобретенного. Слов на этом языке Капитан не слышал уже несколько десятков лет, но они остались в его памяти в целости и сохранности. Выражение лица старого мореплавателя смягчилось. Он поколебался несколько минут: остаться ли ему в раковине одиночества, где было так удобно, или же предаться давно забытой роскоши общения. В конце концов он поднялся на ноги и подошел к скандинавам. По ту сторону барной стойки дон Руперт наблюдал, как Капитан что-то говорит скандинавам, слегка склонившись над ними и сцепив руки за спиной. Скоро и остальные посетители, а также официантки и оркестранты осознали, что Капитан разговаривает впервые