конечно, есть другой способ – диктатура, но чтобы осуществить диктатуру, нужно иметь опору; опорой может быть только армия, но армии нет – есть вооруженный народ». «Должен сказать, меня поразило, – показывал Игнатьев, – что credo, им изложенное в «широком и взволнованном» докладе, «встречало полное сочувствие и понимание: “Так для чего же я Думу дал? Для уничтожения средостения бюрократии и для контакта”». Я говорю: «Совершенно верно, но Дума не использована в полном объеме. Она рвется спасти Россию, а вам докладывают, что она является источником гибели России». После отставки Игнатьев еще раз был у Царя. Когда Царь прощался, он сказал: «Спасибо вам за правду, как вы ее понимаете». Предупреждал Царя и министр ин. д. Покровский, настаивал на увольнении Протопопова и доказывал, что осуществляемая внутренняя политика приведет к «необходимости заключить в конце концов сепаратный мир». «Знаю, – говорил в Чр. Сл. Ком. Покровский, – что и Трепов таким образом говорил не раз. Знаю, что и Голицын говорил об этом неоднократно», говорили «очень определенно, очень серьезно и очень решительно». «Объяснения и ответа я не получил», но и после доклада Покровский не потерял «благоволения верховной власти», – «совершенно наоборот, как раз обратно».

Среди родственных советов особое место занимает письмо вел. кн. Александра Михайловича, зятя Царя и тестя Юсупова. Письмо было начато 25 декабря, т.е. в момент, когда, казалось, принималось окончательное решение в выборе путей, по которым надлежало пойти. Ал-др Мих. говорит, «как на духу», и излагает то, «что бы я сделал на твоем месте». «Мы переживаем самый опасный момент в истории России: вопрос стоит, быть ли России великим государством… или подчиниться германскому безбожному кулаку?» «Что хочет народ и общество? – очень немного: власть твердую… разумную, идущую навстречу нуждам народным, и возможность жить свободно и давать жить свободно другим. Разумная власть должна состоять из лиц первым делом чистых, либеральных и преданных монархическому принципу, отнюдь не правых, …так как для этой категории лиц понятие власти заключается “править при помощи правительства, не давать свободного развития общественным силам”». «Я принципиально против так называемого ответственного министерства, т.е. ответственности перед Думой… Как председатель, так и все министры должны быть выбраны из лиц, пользующихся доверием страны и деятельность которых общеизвестна». («Председателем… должно быть лицо, которому ты вполне доверяешь…») «…Такое министерство встретит общее сочувствие всех благомыслящих кругов… Оно должно представить программу тех мер, которые должны проводиться в связи с главной задачей момента, т.е. победой над германцами, и включить те реформы, которые могут проводиться попутно без вреда для главной цели и которых ждет страна… Затем, опираясь на одобрение палат… и чувствуя за собой поддержку страны, всякие попытки со стороны левых элементов Думы (едва ли автор в число этих левых заносил только социалистов) должны быть подавлены, с чем, я не сомневаюсь, справится сама Дума; если же нет, то Дума должна быть распущена, и такой роспуск Думы будет страной приветствоваться… Правительство должно быть уверено, что никакие побочные влияния на тебя повлиять не могут и что ты своей неограниченной властью будешь свое правительство поддерживать» (это «главное условие»).

Такова программа, изложенная в первом письме. Во втором письме Ал-др Мих. констатирует, что «состоявшиеся с тех пор назначения (очевидно, имеются в виду Голицын и Щегловитов), показывают, что ты окончательно решил вести внутреннюю политику, идущую в полный разрез с желанием всех твоих верноподданных. Эта политика только на руку левым элементам, для которых положение: “чем хуже, тем лучше”, составляет главную задачу; так как недовольство растет, начинает пошатываться даже монархический принцип, и отстаивающие идею, что Россия без Царя существовать не может, не имеют почвы под ногами». «Я имел два продолжительных разговора с Протопоповым – он все время говорил о кризисе власти, о недопустимости уступок общественному мнению, о том, что земский и городской союзы и тоже военно-промышленные комитеты суть организации революционные; если бы его слова отвечали истине, то спасения нет, но, к счастью, это не так… Тот же Протопопов мне говорил, что можно опереться на промышленные круги, на капитал – какая ошибка!.. он забывает, что капитал находится в руках иностранцев и евреев, для которых крушение монархии желательно…, а затем наше купечество ведь не то, что было прежде… Когда подумаешь, что ты несколькими словами и росчерком пера мог бы все успокоить в стране, дать стране то, чего она жаждет, т.е. правительство доверия и широкую свободу общественным силам при строгом контроле, конечно, что Дума, как один человек, пошла бы за таким правительством… становится невыносимо больно».

В третьем письме 25 января Ал-др Мих. настаивает: «Твои советники продолжают вести Россию и тебя к верной гибели… Чем дальше, тем шире становится пропасть между тобой и твоим народом» – и заканчивает: «Правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию, – народ ее не хочет» – «мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».

Письмо, несмотря на сильный, почти грозный конец, не могло произвести впечатления и оказать влияния. И не только потому, что Царь, как много раз мы могли усмотреть, не видел «пропасти» между собой и народом – было как раз наоборот. Родственный совет в сущности рекомендовал ту самую «золотую середину», выход из которой беспомощно искал Совет министров в дни августовского кризиса 1915 года. Реформы переносились в субъективную область «доверия» при невозможности сочетать личное «доверие» монарха с «доверием» общественным. Наивно было принимать думский тактический лозунг «министерства доверия», маскировавший формулу ответственного парламентского правительства, за панацею, которая могла развязать гордиев узел. Этой иллюзии у верховной власти не было, и она понимала, что дело идет об органическом изменении «конституции», к чему не лежало «царево сердце…»

В наиболее острой форме предупреждение сделано было Царю на аудиенции 30 декабря английским послом, выступившим от своего лично имени, но с разрешения лондонского правительства. Решился на такой шаг Бьюкенен в угрожающей, по его мнению, обстановке: «Революция была в воздухе, и единственным спорным вопросом было – произойдет ли она сверху или снизу», т.е. путем «дворцового переворота» или взрывом «народного негодования…» Посол был принят во дворце не «запросто», как всегда, в кабинете, а официально в приемной. Царь ждал Бьюкенена, «стоя посреди комнаты». Тем не менее посол мужественно переступил порог своих официальных полномочий. Ничего нового сэр Джордж не сказал – новой была только форма, которая, по его словам, взволновала Царя: «…Я ему сказал, что теперь между ним и его