Овсяный ужин. Крабовый ужин был гораздо занятнее. Но никогда не знаешь, чего можно ждать от доктора Фишера. Был Перепелиный ужин, который так расстроил мадам Фэверджон… — Он вздохнул. — Она обожала птиц. На всех ведь не угодишь.

— Но подарками, думаю, он угождает всем.

— Да, он очень, очень щедрый.

Мистер Кипс, согнувшись крючком, двинулся к двери: казалось, на серой дорожке отпечатан маршрут, по которому он должен следовать. Я крикнул ему вслед:

— Встретил бывшего вашего служащего. Он работает в музыкальном магазине. Некий Стайнер.

Он сказал:

— Не помню такого. — И, не останавливаясь, продолжал свой путь по предначертанному маршруту.

Вечером я рассказал об этой встрече Анне-Луизе.

— Никуда от них не денешься, — огорчилась она. — Сперва бедняга Стайнер, а теперь мистер Кипс.

— Просьба мистера Кипса никак не была связана с твоим отцом. Наоборот, если я твоего отца увижу, он просил не упоминать о нашей встрече.

— И ты обещал?

— Конечно. Я не собираюсь больше с ним встречаться.

— Но теперь они этой тайной связали тебя с ними, верно? Они не выпустят тебя из рук. Хотят, чтобы ты стал одним из них. Не то будут чувствовать себя в опасности.

— В опасности?

— Опасаясь, что кто-то посторонний поднимет их на смех.

— Ну, знаешь, боязнь, что над ними будут смеяться, не очень-то их удерживает.

— Я знаю. Жадность всегда берет верх.

— Интересно, что же это был за Перепелиный ужин, если мадам Фэверджон так расстроилась.

— Что-нибудь отвратительное. Можешь не сомневаться.

Снег продолжал падать. Рождество сулило быть белоснежным. На дорогах даже образовались заносы, и аэропорт Куэнтрен был на сутки закрыт. Нас это не трогало. Это было первое Рождество, которое мы проводили вместе, и мы праздновали его как дети — со всеми почестями. Анна-Луиза купила елку, и мы положили под нее подарки друг другу, празднично обернутые в яркую бумагу и перевязанные ленточками. Я чувствовал себя скорее отцом, чем любовником или мужем. Меня это не огорчало: отец умирает первым.

В Сочельник снег прекратился, и мы пошли в старинное аббатство в Сен-Морисе на полуночную мессу и выслушали еще более старинную историю о личном приказе императора Августа {159}, который подверг наш мир страшному испытанию. Мы оба не были католиками, но Рождество — это праздник, напоминающий детство. Вполне уместно было там присутствие Бельмона, он внимательно слушал приказ императора, держась сам по себе, как и на нашей свадьбе. Быть может, Святому семейству следовало прислушаться к совету Бельмона и как-нибудь уклониться от регистрации брака в Вифлееме {160}.

Когда мы выходили, он ждал нас у дверей, и мы не могли от него скрыться, от его темного костюма, темного галстука, темных волос, худого тела, тонких губ и искусственной улыбки.

— Счастливого Рождества, — пожелал он нам, подмигнул и сунул мне в руки конверт, как налоговую повестку. На ощупь я почувствовал, что там карточка. — Не доверяю почте на Рождество, — сказал он. И замахал рукой. — Вот и миссис Монтгомери. Я был уверен, что она будет здесь. Она такая сторонница объединения церквей.

Голубые волосы миссис Монтгомери были покрыты голубым шарфом, и я заметил новый изумруд во впадине ее тощей шеи.

— Ха-ха, как полагается, мосье Бельмон со своими карточками. И юная чета. Желаю всем вам счастливого Рождества. Почему-то не видела в церкви генерала. Надеюсь, он не заболел. Ага! Вот и он.

И действительно, в пролете двери появился Дивизионный, словно оживший портрет крестоносца: с прямой, как палка, спиной и одной ногой, не гнувшейся от ревматизма, с носом конкистадора и свирепыми усами, — трудно было поверить, что он ни разу в жизни не слышал выстрела неприятеля. Он тоже был в одиночестве.

— А мистер Дин?! — воскликнула миссис Монтгомери. — Он-то наверняка должен быть здесь. Он ведь всегда приходит, если не уезжает куда-нибудь за границу на съемки.

Я видел, что мы совершили очень большую ошибку. Полуночная месса в Сен-Морисе была таким же светским мероприятием, как званый коктейль. Мы бы так и не унесли ноги, если бы в эту минуту в дверях церкви не появился красивый, опухший от пьянства Ричард Дин. Мы сбежали, едва успев разглядеть, что он ведет на буксире хорошенькую девчонку.

— Господи! — сказала Анна-Луиза. — Все жабы в сборе.

— Мы же не знали, что они будут здесь.

— Я не очень верю во всю эту историю с Рождеством, но хочу поверить, а вот жабы… Зачем они-то приходят?

— Наверно, обычай, как у нас елка. В прошлом году я пришел сюда один. Непонятно почему. Вероятно, и они тоже все были здесь, но в те дни я никого из них не знал… в те дни… кажется, с тех пор прошли годы. Я даже не знал, что ты существуешь.

В ту ночь, лежа в постели, в счастливый короткий промежуток между любовью и сном, мы могли весело посмеяться над жабами, словно это был комический хор в нашей собственной пьесе, которая только одна имела для нас значение.

— Как ты думаешь, у жаб есть душа? — спросил я Анну-Луизу.

— Разве не у всех есть душа — конечно, если вообще верить в души?

— Это официальная точка зрения, но я смотрю на дело иначе. Я думаю, что души развиваются из зародыша, как мы сами. Мы в зародыше — еще не человеческие существа, в нас есть еще что-то от рыбы, и зародыш души — еще не душа. Сомневаюсь, чтобы у маленьких детей души было больше, чем у собак, может быть, поэтому католическая церковь изобрела Чистилище.

— А у тебя есть душа?

— По-моему, вроде есть — замызганная, но все же есть. Однако, если души существуют, у тебя она есть наверняка.

— Почему?

— Ты страдала. За мать. Маленькие дети и собаки не страдают. Разве что за себя.

— А у миссис Монтгомери?

— Души не красят волосы синькой. Можешь себе представить, чтобы она сама когда-нибудь задавалась вопросом, есть ли у нее душа?

— А у мосье Бельмона?

— Ему было некогда ее вырастить. Страны меняют свои налоговые установления каждый бюджетный год, закрывая возможности их обойти, и ему приходится все время выдумывать новые лазейки. Душе нужна личная жизнь. А у Бельмона на личную жизнь нет времени.

— А у Дивизионного?

— Тут я не совсем уверен. Может статься, что у него все-таки есть душа. Какой-то он не очень счастливый.

— А это всегда признак?

— По-моему, да.

— А у мистера Кипса?

— Нет у меня уверенности и на его счет. Чувствуется в мистере Кипсе неудовлетворенность. Может, он что-то потерял и теперь ищет. Может, он ищет свою душу, а не доллар.