1937 год начался с разоблачения нового «заговора». 20 января в печати появилось сообщение Прокуратуры СССР об окончании следствия по делу «троцкистского параллельного центра», в принадлежности к которому обвинялись бывшие друзья и соратники Х. Г. Раковского Г. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков и другие. Вслед за пропагандистской травлей новых «троцкистских шпионов и изменников»[1477] было опубликовано обвинительное заключение. Некоторым из этих жертв приписывался, в частности, шпионаж в пользу Японии.[1478]

На происходившем в последнюю неделю января очередном судебном фарсе обвиняемые называли фамилии многих бывших деятелей оппозиции в качестве связанных с ними «изменников».[1479] Подсудимый Я. Н. Дробнис, работавший ранее в Наркомате путей сообщения (он был соратником Раковского по Гражданской войне и восстановительному периоду в Украине), на судебном заседании 25 января обвинил Раковского в участии в антисоветской деятельности. Дробнис повторил выбитые на следствии показания, что руководителем западносибирского нелегального троцкистского центра был Н. И. Муралов. Во время одной из встреч Дробнис якобы задал Муралову вопрос, каково отношение Раковского к этому центру, и получил ответ, что Раковский «до момента своего отхода (то есть отказа от оппозиционной деятельности. – Авт.), не являясь членом западносибирского центра, однако, был непосредственно связан с ним и был прекрасно осведомлен о новой тактике, о новых директивах Троцкого относительно террора и диверсий».[1480]

Х. Г. Раковский отлично понял, что петля вокруг его шеи обвилась уже плотно. Он попытался было обратиться к председателю Военной коллегии Верховного суда СССР В. В. Ульриху и наркому внутренних дел Н. И. Ежову с письмом, в котором «с возмущением и негодованием» отверг инсинуации,[1481] но это письмо поступило палачам уже после ареста его автора.

В первые недели 1937 г. Х. Г. Раковский все же продолжал добросовестно выполнять служебные обязанности. Можно лишь догадываться, каким напряжением и внутренними муками давалось ему показное спокойствие. 31 декабря 1936 г., 3, 4 и 5 января 1937 г. под руководством Раковского прошла серия совещаний, на которых рассматривались планы НИИ на 1937 г.;[1482] 10 января Раковский обсуждал со своими сотрудниками вопрос о подготовке всероссийского совещания работников институтов гигиены труда, промышленной санитарии и профессиональных заболеваний. Определена была тематика докладов, намечена дата совещания – 27 января.[1483]

Этот день станет для Х. Г. Раковского роковым – в ночь на 27 января он будет арестован. Но пока, 11 января, Христиан Георгиевич пишет письмо в Наркомат здравоохранения Казахстана, поясняя правила приема «тематических больных» в центральные НИИ.[1484] 17 января в присутствии Раковского в УНИ вновь рассматривались планы научных институтов.[1485]

Сталинский террор все более нарастал. Главной закономерностью Большого террора в СССР 1936–1938 гг. было отсутствие внешней закономерности – каждый человек, представитель любого общественного строя страты, любой профессии, общественного положения – от колхозника до члена Политбюро – должен был чувствовать, что его в любой момент могут «взять», что жизнь его висит на волоске. Главной целью Большого террора было создание в стране обстановки всеобщего страха, обеспечивавшего еще большее укрепление единоличной власти кровавого диктатора. Большой террор способствовал разрушению человеческой личности граждан СССР, превращению их в запуганное стадо.

Еще до окончания январского процесса, на котором многие бывшие коллеги и единомышленники были приговорены к расстрелу, в ночь на 27 января 1937 г. пришли за Раковским. Христиан Георгиевич был обвинен «в участии в контрреволюционной террористической организации».[1486]

Произошло это через два дня после того, как нарком внутренних дел Ежов направил Сталину «спецсообщение» о Раковском с приложением выписок из показаний о нем. Ежов заявлял, что «по имеющимся агентурным и следственным материалам» Раковский «до последнего времени является одним из активных участников контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации», в подтверждение чего приводились выдержки из явно выбитых показаний арестованных Каспаровой, Пятакова и др.[1487] Хотя Сталин написал на рапорте «Арх[ив]», он явно тут же дал указание об аресте Раковского.

Обыск в квартире № 2 по Старо-Пименовскому переулку, 16 продолжался восемнадцать часов. Раковскому не давали присесть. Жена хотела принести ему стакан чаю, но агенты НКВД этому воспрепятствовали под предлогом, что она может дать яд.[1488] Племяннику Валерьяну, сыну своей сестры Анны, Раковский успел сказать: «Если тебя сразу не арестуют, немедленно поезжай в Харьков, спасай Аника. Раковских всех уничтожат».[1489] В Харькове, где постоянно проживала Анна Раковская, находился трехлетний сын Валерьяна Христиан, которого в семье называли Аником.

Обыск не дал результатов. Никаких «крамольных» документов или предметов старший лейтенант Главного управления государственной безопасности НКВД Голубев «со товарищи» и дворником Заверткиным не обнаружили. Трофеями были партбилет, ордена и т. п.

Согласно семейному преданию, рассказанному авторам этой книги Христианом Валерьяновичем Раковским, Валерьян вместе с болгарской политэмигранткой Койкой Тиневой, в прошлом видной деятельницей социалистического движения Болгарии, тотчас обратился к Василу Коларову, который незадолго перед этим вычеркнул вроде бы фамилию Тиневой из переданного ему «на согласование» списка болгар, намечаемых к расправе. Тинева и В. Раковский просили Коларова вступиться за арестованного. Коларов в свою очередь обратился к Г. Димитрову. Последний, очень редко и крайне неохотно, в исключительных случаях, действительно обращавшийся к Сталину с ходатайствами об освобождении иностранных коммунистов и советских сотрудников Коминтерна, и на этот раз будто бы взял на себя смелость вмешаться. В семейном предании речь идет даже о визите Димитрова к Сталину по этому поводу.