на орбите в полном одиночестве, он, как правило, стремится к тому, чтобы его одиночества не нарушали.

– Ты сам записывал? Интервью?

– Нет. Мне хотелось найти таких людей и уговорить их, чтобы делали записи сами.

– И как?

– Не уговорил. Однако узнал несколько историй. Потрясающие байки. Один пилот с буксира рассказал мне, что на каком-то законсервированном японском фармзаводе живут одичавшие дети-каннибалы. Короче, там, на орбите, у них целая своя мифология. Честное слово. Корабли-призраки, затерянные города… Смешно, если вдуматься. Я хочу сказать, все орбиты же известны до миллиметра, все там создано руками человеческими, кому-то принадлежит, занесено на карты. Будто видишь, как миф пускает корни посреди бетонной автостоянки. Но думаю, людям это необходимо, правда?

– Да, – отозвалась она, думая о Легбе, о Маман Бригитте, о тысяче свечей.

– Однако, – продолжал он, – больше всего мне хотелось бы добраться до леди Джейн. Поразительная история. Совершенно готическая.

– Леди Джейн?

– Тессье-Эшпул. Это ее семья построила Фрисайд. Пионеры высокой орбиты. У Континьюити есть потрясающий видеофильм. Поговаривают, будто леди Джейн убила собственного отца. Она – последняя в роду. Деньги кончились много лет назад. Она распродала все, велела отпилить конец веретена и перебралась на новую орбиту…

Энджи выпрямилась на кушетке, сцепив пальцы на плотно сжатых коленях. По спине побежали ручейки пота.

– Ты не слышала этой истории?

– Нет, – проговорила она.

– Ну это уже само по себе интересно – показывает, как ловко они умели уходить в тень. Чертову уйму денег угрохали на то, чтобы нигде не светиться. Мать была Тессье, отец – Эшпул. К моменту смерти Эшпула их концерн, пожалуй, уже вовсю наступал на пятки Йозефу Виреку. И конечно, за это время они совершенно спятили… детей своих клонировали направо и налево…

– Звучит… ужасно. И ты пытался… Ты действительно пытался найти эту женщину?

– Навел кое-какие справки, да. Континьюити достал мне фильм Беккера, ну а орбита ее, конечно, есть в атласе. Но что толку заявляться в гости, если тебя не приглашали, правда? А потом Хилтон вызвал меня обратно на Землю, снова за работу… Тебе нехорошо?

– Да, я… я думаю… Мне нужно переодеться, накинуть что-нибудь потеплее.

За послеобеденным кофе она, извинившись, пожелала всем доброй ночи.

Порфир последовал за ней к лестнице. Все время обеда он старался держаться к ней поближе, как будто чувствовал, что ее снова что-то тревожит. Нет, подумала она, ничего нового. Просто сейчас в ней оживает то, чем она дышала, чем она жила раньше и всегда, все то, от чего ее отгораживали наркотики.

– Мисси будет осторожна, – прошептал парикмахер так, чтобы, кроме нее, никто его не услышал.

– Со мной все в порядке, – сказала она, поднимаясь на первую ступеньку. – Слишком много людей. Я еще к этому не привыкла.

Он стоял, глядя на нее снизу вверх, отблеск умирающих углей за его спиной высвечивал череп – элегантно сработанный и в чем-то даже нечеловеческий. Энджи повернулась и стала взбираться по лестнице.

Час спустя она услышала шум прилетевшего за съемочной группой вертолета.

– Дом, – сказала она, – теперь я посмотрю фильм Континьюити.

Когда скользнул вниз, разворачиваясь, настенный экран, Энджи открыла дверь спальни и с минуту стояла на верхней площадке, прислушиваясь к звукам пустого дома. Прибой, жужжание посудомоечной машины, ветер, бьющий в окна веранды.

Она повернулась назад к экрану и поежилась, внезапно увидев лицо, которое глядело на нее с зернистого стоп-кадра: брови, дугами выгнувшиеся над темными глазами, высокие хрупкие скулы и широкий решительный рот. Изображение начало расширяться, уходя во тьму зрачка: черный экран, затем белая точка, она растет, удлиняется, становится суженным к концам веретеном. Фрисайд. Вспыхивают немецкие титры.

– Ганс Беккер, – сказал дом, озвучивая вступительный пассаж библиотечных работников «Сенснета», – немецкий видеохудожник, главной особенностью которого является пристрастное исследование жестко разграниченных областей визуальной информации. Он использует приемы в диапазоне от классического монтажа до технологий, позаимствованных у промышленного шпионажа, от изображений, переданных межпланетными зондами, до киноархеологии. Фильм «Антарктика начинается здесь», посвященный изучению образов семейства Тессье-Эшпулов, в настоящее время расценивается как вершина карьеры кинематографиста. Патологически избегающий внимания СМИ индустриальный клан с их абсолютно закрытой орбитальной базой представлял собой исключительно сложную цель.

С исчезновением последнего титра белое веретено заполнило собой весь экран. Изображение сместилось к центру. Стоп-кадр. Молодая женщина в свободной черной одежде, фон неотчетлив. «МАРИ-ФРАНС ТЕССЬЕ, МАРОККО».

Это другое лицо, не лицо из заставки, не то, чьи воспоминания вторгаются в ее сны, и все же черты молодой Мари-Франс предвосхищают его, как будто под их покровом прячется личинка грядущего…

Звуковая дорожка вплетала в наслоения статики и бормотание неразборчивых голосов атональные линии напряжения, а в это время картинка с Мари-Франс сменилась официальным монохромным портретом молодого человека в крахмальном воротничке с оттопыренными уголками. Это было красивое лицо, с идеальными пропорциями, но какое-то слишком жесткое, и во взгляде – выражение бесконечной скуки. «ДЖОН ХЭРНЕСС ЭШПУЛ, ОКСФОРД».

Да, подумала Энджи, я тебя встречала, и не один десяток раз. Я знаю историю твоей жизни, хотя мне и не позволено коснуться ее.

И, если честно, вы мне совсем не нравитесь. Правда, мистер Эшпул?

13

Подвесной мостик

Подвесной мостик стонал и раскачивался. Носилки оказались слишком широкими, чтобы пройти между поручнями из натянутых веревок, поэтому их пришлось поднять выше и нести на уровне груди. Маленькая процессия ползла сантиметр за сантиметром по мостику над темнотой, казавшейся бездонной. Впереди – Джентри, крепко сжавший руками в перчатках ручки по обеим сторонам от ног спящего. Слику достался более тяжелый конец, изголовье с привинченными к нему батареями и прочим оборудованием. Он чувствовал, как за ними следом пробирается Черри. Ему хотелось сказать ей, что им здесь вовсе ни к чему лишний вес, чтобы она убиралась вниз, но почему-то сказать не мог.

Это была ошибка – дать Джентри пакет наркотиков от Малыша Африки. Слик не знал, что это был за дерм, который налепил себе Джентри, не знал, что было в его крови до того. Что бы это ни было, Джентри слетел с катушек, и теперь они качаются на этом чертовом подвесном мостике в двадцати метрах над бетонным полом Фабрики, и Слик готов был плакать или кричать от разочарования и обиды. Ему хотелось разбить что-нибудь, что угодно, но он не мог отпустить носилки.

Чего стоила одна только улыбка Джентри, выхваченная из тьмы светом биодатчиков в изножье носилок. Свет падал ему на лицо каждый раз, когда Джентри делал следующий шаг назад по настилу…

– О боже, – голосом маленькой девочки сказала Черри, – вот же