Питер Питерс занял привычное место за сэром Гаем, когда они шли по лабиринту переходов к гарему калифа, расположенному в глубине обширного дворца. Стены пахли сыростью, плесенью и двумя сотнями лет заброшенности. Перед факелоносцами, сопровождавшими калифа на пути к его спальне, разбегались крысы, а шаги стражников гулко отзывались в куполах и пещерообразных нишах стен.

Калиф продолжал говорить своим высоким голосом, а Питерс переводил его слова почти сразу, как они срывались с уст Заяна. Когда калиф замолкал, Питерс так же быстро переводил ответы сэра Гая. Наконец они достигли дверей гарема, где ждал отряд вооруженных евнухов, чтобы принять на себя охрану халифа – ни одному мужчине, кроме калифа, не разрешалось проходить дальше этого места.

Из-за ширм слоновой кости доносился аромат благовоний, он смешивался с запахами здоровых молодых женщин. Питеру, внимательно прислушивавшемуся, показалось, что он слышит шелест маленьких босых ног на каменных плитах и девичий смех, подобный звону золотых колокольчиков. Кошачьи коготки похоти царапнули его пах, и вся усталость сразу исчезла. Калиф мог обратиться к своим наслаждениям, Питер ему нисколько не завидовал: сегодня вечерний гость пообещал ему нечто особенное.

– Она из племени саар, самого свирепого из всех племен Омана. Хотя она встретила только пятнадцать весен, она необычайно одарена. Создание пустыни, газель с маленькими упругими грудями и длинными стройными ногами. У нее лицо ребенка и нрав шлюхи. Ее радуют пороки и чудеса любви. Она откроет перед тобой все известные ей пути к наслаждению. – Гость засмеялся. Его обязанностью было знать личные вкусы всех обитателей дворца, и он хорошо знал вкусы Питера Питерса. – Она будет приветствовать твое вторжение даже в запретные задние пути. Будет обращаться с тобой как с великим повелителем, ведь ты и есть великий повелитель, эфенди.

Он знал, как этот ничтожный мелкий чиновник наслаждается подобными титулами.

Когда сэр Гай его отпустил, Питер торопливо удалился в свою комнату. В Бомбее его поселили в трех крошечных, кишевших тараканами комнатах на задах поселка компании. И на свое жалкое жалованье он мог позволить себе только ночных женщин в дешевых пестрых сари, в медных браслетах, с ярко-алыми губами и деснами, как кровавые сабельные раны, от орехов бетеля; от этих женщин пахло кардамоном, чесноком, карри и немытыми гениталиями.

Здесь, во дворце Маската, он был почетным гостем. Люди называли его эфенди. У него было два раба, удовлетворявших все его прихоти. Ему отвели просторное помещение, и девушки, которых присылал к нему визирь, были молоды, сладки и послушны. Как только одна девушка ему надоедала, к нему тотчас присылали другую.

Войдя в спальню, Питер ощутил холодок разочарования: комната была пуста. И тут он уловил запах, подобный аромату цветущего цитрусового сада. Он остановился посреди комнаты и обвел ее глазами, ожидая, когда девушка себя выдаст. Какое-то время все оставалось неподвижным; ни звука, кроме шелеста листьев тамаринда на террасе под балконом.

Питер медленно процитировал персидского поэта:

– Ее грудь сияет, как снежные поля на горе Табора, ее ягодицы ярки и круглы, как восходящие луны. Темный глаз между ними неумолимо смотрит в глубину моей души.

Шевельнулись занавеси балкона, и девушка засмеялась. Голос был детский, и, еще не видя девушку, Питер понял, что визирь не приуменьшил ее возраст. Когда она вышла из-за занавесей, лунный луч упал на ее прозрачное одеяние. Очертания ее тела были как у ребенка. Она подошла к Питеру и потерлась о него, как кошка. А когда он сквозь ткань погладил ее маленький круглый зад, она замурлыкала.

– Как тебя зовут, мое дорогое дитя?

– Меня зовут Назин, эфенди.

Визирь тщательно известил ее о вкусах Питера, а ее мастерство намного превосходило возраст. Много раз за ночь она заставляла Питера кричать и блеять, как теленка.

На рассвете она свернулась на коленях у Питера, который сидел на тюфяке, набитом гусиным пухом. Девушка выбрала на серебряном блюде, стоявшем у кровати, спелую локву и раскусила ее маленькими белыми зубами. Выплюнула гладкую коричневую косточку, а сочный плод положила Питеру в рот.

– Вечером ты заставил меня долго ждать. Я думала, у меня разобьется сердце.

И она надула губки.

– Я до полуночи был с калифом и его военачальниками.

Питер не мог удержаться, чтобы не произвести на нее впечатление.

– С самим калифом? – Она с благоговением смотрела на него. Глаза у нее были огромные и темные. – И он разговаривал с тобой?

– Конечно.

– Должно быть, в своей стране ты большой человек. Что от тебя нужно было калифу?

– Он хотел знать мое мнение и получить совет в очень важных и тайных делах.

Она возбужденно поерзала на его голых коленях и захихикала, почувствовав, как он напрягся и отвердел под ней. Встав на колени, она завела руки назад и взялась за свои ягодицы. Развела их пошире и опустилась на него.

– Я люблю тайны, – прошептала она и сунула розовый язычок глубоко ему в ухо.

Назин провела с Питером еще пять ночей, и когда они не были заняты, то разговаривали, вернее, Питер говорил, а Назин слушала.

На пятое утро, придя за девушкой еще в темноте, визирь пообещал Питеру:

– Она снова придет вечером.

Потом отвел ее к боковому выходу из дворца, где старик из племени саар терпеливо ждал возле столь же древнего верблюда. Визирь закутал Назин в темный плащ из верблюжьей шерсти и усадил в старое седло.

Городские ворота с восходом солнца открылись, и сквозь них хлынули жители пустыни: одни приходили в город продавать свои товары, другие возвращались в обширную дикую пустыню. Это были пилигримы и мелкие чиновники, купцы и путники. Среди уходящих были и два всадника на старом верблюде. Ничто в них не способно было привлечь внимание или вызвать зависть. Назин казалась внучкой старика. Под мешковатым плащом, скрывавшим все тело и голову, трудно было определить ее пол. Они направились к пальмовым рощам, и никто из стражников у ворот даже не взглянул на них.

Незадолго до полудня путники заметили на голом утесе козопаса. Под ним среди камней разбредалось стадо из десятка пестрых коз; они жевали высохший соляной куст. Сам он наигрывал на тростниковой флейте печальную мелодию. Старик остановил верблюда и стал тыкать его в шею бодилом, пока верблюд протестующе не вздохнул и не опустился на колени. Назин соскользнула с его спины и легко побежала по камням, отбросив капюшон плаща.

Подбежав к козопасу, она простерлась перед ним и поцеловала край его одеяния.

– Великий шейх бин-Шибам, отец всего моего племени, пусть Аллах усладит каждый день твоей жизни ароматом цветов жасмина.

– Назин! Сядь, дитя. Даже в этой пустыне за нами могут наблюдать.

– Господин, мне нужно многое рассказать, – выпалила Назин. Глаза ее возбужденно сверкали. – Заян отправляет не меньше пятнадцати боевых дау!