Налетевший ветерок закружил несколько сухих листьев на террасе. Закончив обед, состоявший из превосходного лобстера и бутылочки изысканного «Монраше», Джордж встал из-за стола. Проходя через зал, он обменялся любезными фразами с тремя швейцарскими банкирами, которые тоже постоянно обедали здесь и признали его завсегдатаем.

Между собой они часто говорили об этом американце. Они знали, что он очень богат. Знали, что в его огромной и довольно зловещей вилле на нагорье Жора́, откуда открывался великолепный вид на город, с ним живет только несколько слуг. Они терялись в догадках, кто же он такой.

Перед собой они видели плотного, невысокого человека средних лет – Джорджу минуло уже сорок три, – с широкими седыми прядями в аккуратной темной бороде. Несмотря на его всегда безупречную осанку, исходила от него какая-то сломленность. Он постоянно курил крепкие сигары, нервно поднося их к губам и часто докуривая лишь до половины. Казалось, у него есть все и тем не менее он страдает. В отличие от своих соотечественников, приезжавших в Лозанну, он был необщителен. Туристы обычно болтали без умолку, но этот человек всегда ограничивался лишь парой слов приветствия.

Может быть, его бросила жена? Или произошел какой-то другой скандал? Ну да, скорее всего, так и есть. Он определенно имел какое-то сходство с портретами нового американского президента Гранта. Возможно, это его опальный родственник, сосланный в изгнание.

Так или иначе, но эту тайну он хранил при себе. Джентльмены не могли удовлетворить свое любопытство.

Уже возле выхода из ресторана Джордж сказал несколько слов на французском метрдотелю, потом забрал трость, шляпу и меховое пальто и пошел через вестибюль отеля. Какая-то очень дорого одетая эффектная женщина с оливковой кожей, заметив его, томно вздохнула. Это была богатая наследница из Афин, и она недавно овдовела. Пока портье возился с ее многочисленным багажом, дама все пыталась поймать взгляд загадочного незнакомца, и когда он посмотрел на нее, проходя мимо, ей показалось, что она заглянула в скованное льдом озеро в глубине зимнего леса. Темная, холодная вода – и ничего больше.

Джордж спустился по наклонной улочке к конторе агента по недвижимости, расположенной сразу за великолепным готическим собором Нотр-Дам. Там он забрал небольшую кожаную папку с недельной почтой и, сунув ее под мышку, пошел обратно вверх по холму. До виллы было больше часа ходьбы, но за неимением других физических нагрузок он заставлял себя проходить это расстояние.

В доме тоже была терраса, на которую выходили окна красиво обставленного кабинета. В мраморном камине уже горел огонь. Джордж придвинул кресло поближе к бюсту Вольтера – поэт, как известно, очень любил Лозанну – и стал изучать содержимое сумки с почтой, начав с двух последних номеров «Нейшн», еженедельной республиканской газеты, которую с шестьдесят пятого года выпускал Эдвин Лоуренс Годкин. Издание поддерживало такие партийные идеи, как честное правительство и бюрократические реформы. Джордж отметил одну статью, чтобы прочитать ее позже. В ней говорилось о возвращении к золотому стандарту взамен бумажных денег, имевших хождение во время войны. Оказывается, на его родине шли жаркие споры о существовании металлических денег наряду с банкнотами.

После этого он распечатал трехстраничное письмо от Кристофера Уотерспуна. Управляющий писал, что прибыли металлургического завода Хазардов снова выросли, и предлагал ему сделать солидные политические пожертвования тем конгрессменам и сенаторам, которые выступали за строгие протекционные тарифы для черной металлургии.

Следующим было довольно грустное, написанное еще в сентябре письмо от Патриции, в котором она спрашивала, что он хочет на Рождество. Но он ни о чем не мог думать. Когда летом дети приезжали на пароходе в Европу и весь июль гостили у него, месяц показался ему бесконечно длинным, как, вероятно, и им тоже, после того как он не проявил никакого интереса к осмотру достопримечательностей. Неделю они еще выдержали, а потом просто часами играли в теннис каждый день.

Юпитер Смит, который каждую неделю собирал для него почту, вложил в папку три номера «Нью-Йорк трибьюн» мистера Грили, отметив карандашом колонки финансовых новостей, а также написанное красивым почерком приглашение на торжественный прием республиканцев по случаю инаугурации Гранта в марте и еще одно – на саму инаугурацию. Оба приглашения Джордж бросил в камин.

Он обрезал кончик кубинской сигары, которые обходились почти в семь долларов за штуку, хотя такие вещи больше не имели для него большого значения. Вообще-то, он не был расточительным человеком, и, если бы когда-нибудь деньги на эти маленькие приятные излишества вдруг иссякли, он бы просто пожал плечами, а уж потом решил, что делать.

Раскурив сигару, он подошел к окну. Внизу, за очаровательной панорамой города на холмах, было видно, как еще один пароходик идет по ровной глади озера в лучах вечернего солнца. С высоты нагорья Жора он казался крошечным.

Он думал о вдове Орри, надеясь, что у этой красивой и умной женщины хватит сил выдержать нынешнюю политическую неразбериху на Юге. Но писать Мадлен и спрашивать ее об этом ему совсем не хотелось. Он думал о своем сыне и о решении Уильяма изучать право, на что он по-прежнему никак не отреагировал. О знакомом ему еще по кадетским временам Сэме Гранте и о том, сможет ли он стать хорошим президентом, не имея никакого политического опыта. Возможно, Грант попытается руководить правительством как военным штабом, но будет ли это эффективно? С легким уколом стыда он вдруг осознал, что, когда речь заходит о будущем его страны, он не чувствует ровным счетом ничего.

Пароход на озере исчез. Еще какое-то время Джордж стоял у окна и курил, глядя на блестящую воду. Он уже давно понял, что, если совсем не разговаривать, не делать ничего и ни на что не реагировать, можно найти большое утешение. Или, по крайней мере, обрести покой. Ведь только так, пусть ты и превратишься в скучное, примитивное существо, никто не сможет причинить тебе боль.

Мистер Ли привез из Саванны окончательные чертежи будущего дома. Денег теперь снова достаточно. Работы начнутся после Нового года. Орри, как бы я хотела, чтобы ты был здесь и увидел это.

…Снова приехал Тео, на этот раз не в форме. Мне показалось, что он чем-то расстроен. И Мари-Луиза тоже…

Спрятавшись от чужих глаз в густых зарослях, выросших на месте бывшего английского парка, влюбленные обнимались под порывами холодного ветра. Мари-Луиза едва не лишилась чувств, когда язык Тео вдруг скользнул в ее рот. Замирая от страха и восторга одновременно, она обняла его за шею и качнулась назад, а он наклонился к ней, крепко прижимаясь всем телом, и это было так греховно и так восхитительно. Губы Тео ласкали ее шею, руки гладили ее бедра, становясь все смелее.

– Мари-Луиза, я больше не могу ждать. Я люблю тебя!

– Я тоже тебя люблю, Тео. И горю таким же нетерпением.

– Я придумал, что нужно сделать. Давай ей все расскажем.

– Сегодня?

– А почему нет? Она нам поможет.