Помимо чтения, я увлекся и радио; в Пенмаррике был радиоприемник, но он был допотопный, и я купил новый, который позволял мне с максимальным комфортом слушать репортажи о футбольных матчах. Вскоре я тайком привез из Карнфорт-Холла граммофон и любимые пластинки. Современная серьезная музыка, такая, как композиции Вогана Уильямса и Делиба, казалась мне скучной, но Рахманинова я слушал так часто, что и сейчас при звуках его Второго фортепьянного концерта через регулярные интервалы ловлю себя на мысли: вот здесь я переворачивал пластинку. Еще я купил лучшие современные произведения, но моей главной любовью стал джаз, и вскоре мелодии Рахманинова потеряли свою привлекательность, их заменила труба Луи Армстронга. Поначалу такая музыка в Пенмаррике казалась странной; я знаю, что Медлин был чрезвычайно шокирован и приносил виски с содовой в библиотеку с явным неодобрением во взгляде, но вскоре мы оба привыкли, что бывшее святилище отца оскверняют такие недостойные американские звуки, и приняли смену традиций без дальнейших размышлений.

Я, конечно, и наедине с самим собой был счастлив, но по мере того как длилась наша с Ребеккой разлука, чувствовал себя все более одиноким. Комфорта больше не было, и в конце концов я пригласил к себе Фелисити, но она собиралась в гости куда-то в Мидлендз и вскоре уехала из Корнуолла на несколько недель.

Я по-прежнему исправно ездил к матери и часто привозил ее в Пенмаррик на обед и чай.

— Сколько ты еще собираешься жить в Пенмаррике? — спросила она в конце сентября. — Ты здесь уже давно, а я знаю, что Майкл этого не одобряет.

— Не понимаю, почему, — сказал я. — Я совсем не вмешиваюсь в дела Уолтера Хьюберта, даже носа в его контору не показываю. Не знаю, сколько я здесь еще пробуду. Может быть, пока Фелисити не вернется в Карнфорт-Холл.

Но Фелисити вернулась через две недели, а я и пальцем не пошевелил, чтобы к ней переехать. Вместо этого я опять пригласил ее в Пенмаррик, но ей не хотелось бросать своих лошадей, и мы по-дружески договорились немного пожить раздельно.

— Майкл очень злится, — напомнила мне мать. — Может быть, тебе не следует здесь больше оставаться, Джан-Ив.

— Я никому не делаю ничего плохого, — сказал я правду, но увидел, что она неодобрительно поджала губы, хотя и не сделала никакого неприятного замечания в отношении моего поведения.

На следующий же день от имени фирмы «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс» явился с визитом Саймон-Питер.

Это был худощавый человек, невысокий, но отлично сложенный, с хорошей фигурой. Физическая работа сделала бы его мускулистым, но книги и учеба придали ему вид болезненного аскета. Говорили, что в детстве он часто болел. Даже теперь он не выглядел крепким, но я слышал, что он не пропустил по болезни ни одного рабочего дня, поэтому я решил, что с возрастом его здоровье стабилизировалось. У него были прозрачные глаза, слабое рукопожатие и умный, расчетливый рот.

— Доброе утро, Джан, — вежливо сказал он. Он всегда был очень вежлив с клиентами, но мне его фамильярность не понравилась, и я подумал, что случайность, которая сделала нас однокурсниками в Оксфорде, не давала ему права обращаться ко мне по имени. — Я принес тебе письмо от мистера Винсента. Он велел мне передать его тебе и дождаться ответа.

Конечно же, Майкл не мог удержаться от того, чтобы не изложить на бумаге свое неудовлетворение моим поведением и не напомнить мне официально о моем «джентльменском соглашении» с братом.

— Как мило с его стороны так заботиться о Пенмаррике! — жизнерадостно сказал я, кладя письмо обратно в конверт. — Скажи ему, что я тоже озабочен и поэтому решил остаться здесь.

— Понимаю. — Саймон-Питер посмотрел мне прямо в глаза, потом позволил себе улыбнуться. — Не могу сказать, что я тебя осуждаю, — произнес он, к моему крайнему удивлению. — Если бы я был на твоем месте, то сделал бы то же самое. Между нами, Джан-Ив… — он стал говорить тише, — между нами, мне кажется, Филип несправедливо поступил с тобой в этом деле. Ты был бы ему больше полезен, чем старый мистер Хьюберт, а если бы ты управлял имением, то все были бы счастливы, включая тебя самого. Мистер Хьюберт до сих пор с похвалой отзывается о твоих административных способностях, и если бы ты сейчас предложил ему свою помощь, он бы с удовольствием ее принял. Конечно, если ты останешься в Пенмаррике, никто не станет выгонять тебя силой. Слишком большой скандал, слишком много сложностей и слишком много неприятностей. Кроме того, Филип может надумать навсегда поселиться в Канаде, а если он останется там, то мне кажется, наилучшим решением проблемы было бы оставить тебя ответственным за имение в его отсутствие, по крайней мере пока Джонас не станет совершеннолетним.

Мне такая позиция, конечно же, показалось подозрительной, но она настолько совпадала с тем, что чувствовал я сам, что я не мог не сказать:

— Конечно это было бы намного лучше, чем то, что происходит сейчас… А ты думаешь, что Филип может навсегда поселиться в Канаде? Он что, намекал на это в письмах Майклу?

— Мне кажется, что иногда я могу читать между строк. — Саймон-Питер снова улыбнулся. — Похоже, ему в Канаде нравится.

— Правда? — Я не мог удержаться от восторженной улыбки. — Замечательно, что у него так хорошо пошли там дела. Но… — подозрение по-прежнему сидело у меня в глубине души, — ведь твой совет довольно… неэтичен? Разве Майкл не осудил бы тебя, если бы услышал?

— Свидетелей нашего разговора нет, — очень спокойно сказал Саймон-Питер, — а мне всегда приятно помочь старому другу. Кроме того, как знать? Джонас противный мальчишка, не правда ли, и Филип может легко перемениться в отношении завещания. Честно говоря, я на это надеюсь. Джонас и так избалован, чтобы получить большой незаслуженный доход, к тому же я осуждаю сам принцип наследования состояний. Я ни пенни не тронул из денег, которые оставил мне дядя, только заплатил за обучение в «Холмс, Холмс», но, с тех пор как начал зарабатывать, выплатил банку все, до последнего фартинга… Что ж, мне пора. Надеюсь, мы останемся друзьями, Джан, несмотря на нынешние сложности с мистером Винсентом и с Филипом.

— Конечно останемся, Сим! — ответил я сердечно, потому что теперь не мог не поверить в его искренность.

Все, что он говорил, было справедливо; Джонас на самом деле был избалованным и противным ребенком, а замечаниям по поводу унаследованного богатства я поверил, когда вспомнил его фанатичную преданность социализму в Оксфорде. Если учесть это, то нет ничего нелогичного в том, что Саймон-Питер на моей стороне и предлагает помощь в обмен на будущую дружбу, когда я, возможно, стану хозяином Пенмаррика. Глядя ему вслед, я даже начал думать, что несправедливо судил о нем в прошлом. Кто бы мог подумать, что я встречу человека, который так же, как и я, жаждет получить от жизни свою долю справедливости: он больше всего в жизни хотел поднять Рослинов из Морвы до уровня верхушки общества, которую презирал.

2

Я совсем не был удивлен, когда вскоре после моего разговора с Саймоном-Питером ко мне устремился целый поток посетителей, жаждущих испытать мою совесть. Приехал Майкл, вслед за ним мой тесть, без сомнения, науськиваемый Элис, притащился из Карнфорт-Холла, чтобы сказать мне, что я компрометирую жену, живя от нее отдельно. Через неделю мать неожиданно явилась на чай. Наконец даже Адриан приехал на своем «форде», чтобы в приличествующих его сану выражениях спросить меня, какого черта я делаю. Я успешно привел всех четверых в ярость, и стыдно признаться, но мне это понравилось. По правде говоря, мне это так понравилось, что я и ухом не повел, когда сэр Джастин сказал, что посоветует Фелисити со мной развестись, и позаботится о том, чтобы я не получил ни гроша после его смерти. Я даже засмеялся, когда Адриан сказал мне, чтобы я не приходил в его дом в Зиллане для теологических дискуссий до тех пор, пока не прекращу домогаться собственности своего брата, жить отдельно от жены и совершать прелюбодеяния, когда захочу. Бессильная ярость Майкла позабавила меня так же, как и ледяное осуждение матери. Я воспринимал их недовольство с веселым безразличием, пока из Канады не пришло письмо Винсенту, и, прочитав его, я рассердился больше, чем все мои противники вместе взятые.