Западом и о своем намерении — если только оно будет ими одобрено — наградить порфирой многообещающие добродетели Константинова племянника. Солдаты почтительно выразили вполголоса свое одобрение: не сводя глаз с мужественной наружности Юлиана, они с удовольствием заметили, что блиставший в его глазах огонь умеряла выступившая на его лице краска, оттого что он в первый раз в своей жизни выступил перед публикой. Лишь только окончилась церемония его инвеституры, Констанций обратился к нему с речью, сказанной с тем тоном авторитета, на который ему давали право и его лета, и его положение; он убеждал нового цезаря доказать своими геройскими подвигами, что он достоин этого священного и бессмертного имени, и давал своему соправителю самые энергические уверения в дружбе, которую не будут в состоянии ослабить ни время, ни их пребывание в самых отдаленных одна от другой странах. Когда окончилась эта речь, войска в знак одобрения стали стучать своими щитами о свои колени, а окружавшие эстраду офицеры стали выражать с приличной сдержанностью свое уважение к достоинствам Констанциева представителя.

…объявлен цезарем 6 ноября 355 года. Двадцать четыре дня, проведенные цезарем в Милане после его инвеституры, и первые месяцы его царствования в Галлии были для него чем-то вроде заключения в роскошной, но строго охраняемой тюрьме, а приобретенные им почести не могли вознаградить его за потерю свободы. За каждым его шагом следили, его письма перехватывали, и он был вынужден из предосторожности отклонять посещения своих самых интимных друзей. Из его прежних слуг только четверым было позволено оставаться при нем — двум пажам, его доктору и его библиотекарю. Взамен его преданных служителей был организован такой придворный штат, какой соответствовал достоинству цезаря; но он был составлен из толпы рабов, которые не питали и, может быть, не были способны питать привязанности к своему новому повелителю, которому они большею частью были или вовсе незнакомы, или внушали недоверие. Его неопытность могла нуждаться в помощи разных советников, но подробные инструкции касательно его домашней жизни и распределения часов его занятий были применимы скорее к юноше, еще не вышедшему из-под надзора своих наставников, нежели к принцу, которому вверено ведение важной войны. Если у него являлось желание приобрести уважение своих подданных, его удерживало от этого опасение навлечь на себя неудовольствие своего государя. Мысль об отце и братьях напоминала Юлиану о его собственном опасном положении, а его душевная тревога еще более усилилась вследствие незаслуженной гибели, только что постигшей Сильвана.

Гибель Сильвана в сентябре 355 года. Летом того года, который предшествовал возвышению Юлиана, этому генералу было поручено освободить Галлию от тирании варваров; но Сильван скоро убедился, что самые опасные его враги находятся при императорском дворе. Один ловкий шпион, поддерживаемый некоторыми из главных министров, получил от него какие-то рекомендательные письма и, выскоблив в них все, кроме подписи, наполнил их таким содержанием, которое обнаруживало изменнические замыслы. Благодаря усилиям и мужеству друзей Сильвана подлог был обнаружен, и на большом совете из гражданских и военных сановников, собравшемся в присутствии самого императора, невинность Сильвана была публично признана. Но это открытие было сделано слишком поздно; узнав о взведенной на него клевете и о конфискации его имений, Сильван из негодования вовлекся в восстание, в котором так несправедливо его обвиняли. Он принял императорское звание в своей главной квартире, в Кельне, и стал угрожать Италии вторжением, а Милану осадой. Генерал одинакового с ним ранга, Урсицин, воспользовался этим случаем, чтоб снова приобрести путем предательства милостивое монаршее расположение, которого он лишился вследствие важных услуг, оказанных им на Востоке. Притворившись, что он приведен в негодование оскорблением, нанесенным Сильвану, он присоединился к новому императору с небольшим числом последователей и выдал своего слишком доверчивого друга. Сильван был убит, процарствовав только четыре недели; солдаты, без всяких преступных намерений слепо последовавшие примеру своего вождя, немедленно пришли в повиновение, а льстецы Констанция стали прославлять мудрость и счастье монарха, который прекратил междоусобную войну, не подвергаясь случайностям битвы.

Констанций посещает Рим в апреле 357 года. Охрана рецийской границы и преследование кафолической церкви задерживали Констанция в Италии в течение более восемнадцати месяцев после отъезда Юлиана. Прежде чем возвратиться на Восток, он удовлетворил свое тщеславие и свою любознательность посещением древней столицы. Он направился из Милана к Риму по Эмилиевой и Фламиниевой дорогам, и, лишь только он приблизился к городу на расстояние сорока миль, его путешествие приняло вид триумфального шествия, хотя он никогда не побеждал ни одного внешнего врага.

Он был встречен римскими должностными лицами и сенатом и обратил особенное внимание на республиканские гражданские отличия и на портреты консуляров из знатных семейств. По бокам улиц стояли бесчисленные толпы народа. Их беспрестанно возобновлявшиеся возгласы выражали их радость при виде священной особы их государя, после того как они были лишены этого счастья в течение тридцати двух лет; а сам человеческий род так внезапно собрался весь в одно место. Сын Константина поселился в старинном дворце Августа; он председательствовал в заседании сената, обращался с речью к народу с того самого трибунала, на который так часто всходил Цицерон, присутствовал с необычайною любезностью при играх в цирке и принимал золотые короны и панегирики, приготовленные к его приезду депутатами главных городов. Свое короткое тридцатидневное пребывание в Риме он употребил на осмотр памятников искусства и могущества, которые были разбросаны на семи холмах и в промежуточных долинах.

Новый обелиск. Удовольствие, доставленное Констанцию этой поездкой, возбудило в нем великодушное желание оставить римлянам какой-нибудь памятник своей собственной признательности и щедрости. Он сначала вознамерился сделать нечто вроде колоссальной конной статуи, которую он видел на форуме Траяна; но когда он зрело взвесил все трудности такого предприятия, он предпочел украсить столицу подарком египетского обелиска. В отдаленные, но уже знакомые с просвещением века, которые, как кажется, предшествовали изобретению азбучного письма, древние египетские монархи воздвигли множество таких обелисков в Фивах и Гелиополе в основательной уверенности, что простота их формы и прочность их материала устоят против усилий времени и насилия. Август и его преемники перевезли некоторые из этих необычайных колонн в Рим, считая их за самые прочные памятники своего могущества и побед; но существовал один обелиск, долгое время спасавшийся от хищнического тщеславия завоевателей благодаря или своим огромным размерам, или тому, что ему приписывали особенную святость. Константин задумал украсить им свою новую столицу; по его приказанию обелиск был сдвинут с пьедестала, на котором он стоял перед храмом Солнца в Гелиополе, и был спущен вниз по Нилу до Александрии. Смерть Константина приостановила исполнение