– Таррин, завтра тебя освободят, – с улыбкой сказала Майя, усадив его за стол.

Она отчаянно надеялась, что боги внемлют ее мольбам, хотя особой уверенности у нее не было, но Таррину об этом знать было незачем: сейчас для него неопределенность хуже безнадежности.

Он порывисто сжал ее пальцы и ухмыльнулся:

– Я так и знал, что ты все уладишь! Ах, Майя, ты просто чудо. Я тебя всю жизнь буду вспоминать, рыбка моя золотая.

«Вот мерзавец, – мрачно подумала она. – Знал же, что меня в неволю угнали, а сам пальцем не шевельнул, чтобы меня вызволить. А теперь рыбкой называет, скотина!» Она одновременно и презирала, и жалела своего непутевого отчима.

Однако же сейчас не время было разбираться в смятенных чувствах.

– Таррин, когда тебя освободят, ты вернешься на Серрелинду? Или вы с матушкой хотите уехать из Тонильды?

Он смущенно потупился. Неожиданный вопрос застал его врасплох, но, скорее всего, Таррин намеревался бежать куда глаза глядят, забыв о семье.

– Ты к матушке вернешься? – настойчиво повторила Майя.

– Да-да, конечно. Негоже семье без кормильца…

– Понимаешь, тебя под залог выпускают. Если ты к мятежникам подашься, то тебя схватят, и тут уж помочь я ничем не смогу. Ясно тебе?

Разочарование, мелькнувшее в глазах Таррина, Майю нисколько не удивило: вот он всегда так – еще толком из когтей смерти не вырвался, а уже новых приключений ищет, хочет к хальконским бунтовщикам прибиться. И все же Майя не могла на него сердиться – было в нем что-то притягательное.

– Послушай, – сказала она, ласково погладив его по руке. – Хоть мы с тобой больше и не полюбовники, ты мне дорог, и я о тебе позабочусь. Знаешь, наверное, что я теперь на всю империю прославилась.

Он расхохотался и хлопнул себя по колену:

– Как же не знать! Майя реку переплыла, Майя Беклу спасла… Небось, в «Тихой гавани» теперь все языками чешут. Сам я там давненько не бывал, не слышал. Только зря ты это сделала, рыбка моя. Пришел бы Карнат…

– Молчи уж! – прикрикнула на него Майя. – Если бы не я, триста тонильданских парней головы бы сложили, да и другим бы не поздоровилось. И не выставляй себя бунтовщиком – мол, мы с хельдрилами против Леопардов… Сам знаешь, на легкий заработок позарился, только и всего. Хотя, конечно, за щедрость твою мы тебе благодарны, – неохотно признала она.

– Так первое дело – семью прокормить, – пробурчал он, потупившись.

– Вот и корми, а про смутьянов и думать забудь, – предостерегла Майя.

– Эх, не пойму я тебя, – сказал Таррин, пристально глядя на нее. – Морка ж тебя в рабство продала, а ты все о ней печешься.

– Она, верно, уж родила? – запоздало спросила Майя. – Мальчика?

– Нет, еще одну девчонку. А потом я в Теттит ушел, меня и арестовали, так что не знаю, как они там… Трудно, наверное. Келси и Нала…

– Ой, тут я и сама виновата. Знаешь, я тебе денег дам, только смотри у меня, не растрать по дороге, – вздохнула Майя. – Ну, продала она меня – не без причины, конечно, но гляди, как все повернулось. Может, оно и к лучшему. Нет, я на нее зла не держу – мать все-таки.

Таррин встал из-за стола и подошел к окну:

– Ох, Майя, пора тебе правду узнать…

– Какую еще правду?

– Не мать она тебе.

– Как это? – ошеломленно выдохнула Майя, решив, что у Таррина в голове помутилось от пережитых страданий.

Он промолчал.

– Да что ты такое говоришь? – не унималась она.

– Вот послушай… – Таррин снова уселся за стол. – Я тебе расскажу то, что Морка мне сказывала. Сколько лет твои… ну, родители, будем их так называть… Так вот, сколько лет они были женаты?

– Лет двадцать, а что?

– А то! Отец твой с Моркой поженились, а детей у них не было – и год, и два, и три. Крестьянину без детей плохо, сама знаешь, помощники нужны. Морка вся извелась, хотя муж ее не корил, да только все одно худо было. Винила она себя, на горькую долю жаловалась. Однажды ночью, как дожди начались, услышали они, как во дворе кто-то возится, ну и решили, что корова из хлева выбралась. Отец твой вышел посмотреть, что там да как, только лампу дождем залило, в кромешной тьме ничегошеньки не видать. И вдруг его кто-то за ногу ухватил – глянь, а это женщина в грязи увязла, промокла вся до нитки, рыдает и помощи просит. Ну, он ее схватил в охапку и в дом внес. Они с Моркой ее искупали, переодели в чистое и спать уложили. Она совсем молоденькой девчонкой оказалась, не старше тебя, и вдобавок на сносях – вот-вот разродится. Ну, Морка точно не знала, сколько ей было лет. Они с трудом понимали, что она лопочет, – она из Субы была, лягушатница. Вот, значит, она рожать собралась, не до расспросов стало, как вдруг она и говорит, мол, ее старшую сестру в Субе убили, по приказу жены верховного барона Урты, – дом подожгли, и сестра с ребенком сгорели. А сестра вроде была знаменитой танцовщицей, полюбовницей уртайского верховного барона, потому баронова жена и решила разлучницу извести. А младшенькая с мужем жила в восточной Урте, недалеко от Гельтского тракта – ну, про мужа она Морке ничего не рассказывала. Так вот, утром она пошла в соседнюю деревню, за солью или еще за чем, не знаю, возвращается, а ей навстречу соседи бегут, кричат, что мужа ее убили. Жена верховного барона подослала убийц не только к танцовщице этой субанской, но и к сестре ее, чтобы весь род начисто истребить… Ну, бедняжка перепугалась, конечно, – злодеи ее повсюду искали, а помощи просить ей было не у кого, она же субанка, невесть как в восточной Урте оказалась, ни друзей, ни родных. Вот она с перепугу и сбежала куда глаза глядят, все больше на восток. По тракту легко было до Беклы добраться, но она сообразила, что убийцы туда первым делом сунутся, а потому решила идти через Тонильданскую пустошь. Лиг восемь прошла, не меньше, представляешь? На сносях, в дождь, по грязи, ночью… Так она и брела, покуда без сил не свалилась, тут твой отец ее и нашел. Как у субанки схватки начались, Морка Дриггу позвала, и вдвоем они кое-как справились. Вот ты на свет и появилась…

– Я?

– Ну да. А субанка после родов так и не оправилась, кровью истекла…

По Майиным щекам покатились слезы.

– Отец твой – ну, вроде как приемный – рассказ субанки запомнил и решил, что говорить об этом не следует, чтобы злодеи за тобой не пришли. И Дригга то же посоветовала. Поэтому бедняжку похоронили на берегу озера, под ясенем…

– Под ясенем? Под моим любимым ясенем?!

– Да. А соседям сказали, что Морка обет Шаккарну дала – никому ни слова не говорить, если понесет, – вот он ее и ребеночком наградил. И Дригга подтвердила, что роды принимала, все честь по чести. Ну, все и поверили. Так что вырастили они тебя, как родную дочь, только рассказывать тебе ничего не стали, потому что дети все разбалтывают, секретов хранить не умеют. И злой жены уртайского барона опасались – не знали, что она вскоре померла, так в страхе и жили. Вот тебе и вся правда: не мать тебе Морка.