Это непредвиденное событие взволновало народ, а Бахе́т-зада́ приказал подвести к нему неизвестного.

— Великий царь! — сказал несчастный, поцеловав государю колени. — Спаси юное создание, приговоренное тобою к смерти. Если тебе нужна жизнь виновного человека, возьми мою! Молю тебя, прикажи казнить меня.

— Кто ты? — спросил Бахе́т-зада́. — Почему ты просишь за этого преступника?

— Государь, я — главарь шайки разбойников. Однажды я искал оазис в пустыне, чтобы мои люди могли утолить жажду, и рядом с источником, на траве, в тени пяти пальм я нашел на обрывке золотого полотна младенца, который только-только появился на свет. Мне стало жаль это невинное дитя, и я забрал его себе. Моя жена вскормила его. Повелитель, это не наш ребенок, но он был для нас даром Божьим, мы полюбили его больше родных детей. Этот юноша одарен такими достоинствами и добродетелью, что заставлял нас стыдиться и сожалеть о нашем ремесле, потому что — мне совестно в этом признаться — мы занимались грабежами и разбоем, а он всегда следовал за нами и подавал пример отваги и милосердия. Однажды мы потеряли его, когда разбитые…

Царю больше ничего не надо было знать, он уже понял, что тот, кого он чуть не отправил на смерть, был единственным плодом их любви с Бахержоа. Бахе́т-зада́ вскочил, бросился со всех ног к Аладдину, собственным кинжалом рассек его путы и нежно прижал юношу к груди.

— Ах, сын мой! — вскричал он. — Я чуть не пронзил свое сердце мечом сожалений. О Великий Аллах! Сколь глубока мудрость твоя и велико могущество! Еще немного, и душа моя разорвалась бы при виде жестокой казни, но Ты превратил смерть и ужас в торжество правды и счастья, чей восхитительный блеск ослепляет меня!

Бахе́т-зада́ снова обнял Аладдина, усадил его на слона и вернулся во дворец под звон фанфар и восторженные возгласы всего народа.

Бахержоа уже предупредили о нежданном счастье, о том, что она вновь обрела сына, чья судьба стоила ей стольких тревог. Вскоре царь сам представил ей их дорогое дитя. Он приказал нарядить Аладдина в столь роскошные одежды, что они скрыли следы его долгого заточения. Радость охватила всех жителей страны: придворные, купцы, ремесленники — все разделили ее. Мечети распахнули свои двери, и подданные Бахе́т-зады́ вознесли благодарственные молитвы Аллаху и Его Пророку. Народные празднества и гуляния сопровождали всеобщее ликование, Иссессара превратился в город услад. Все, вплоть до птиц небесных, воспевали славу государя и освобождение Аладдина.

Только десяти визирям было не до праздника: их бросили в темницу, где они мучились от страха и угрызений совести в ожидании казни, которая должна была состояться по завершении тридцати дней торжеств. Наконец по приказу царя визирей привели к подножию трона: вид его не вызывал теперь у них ничего, кроме ужаса. Аладдин сидел по правую руку от отца, и десять бывших его гонителей отводили глаза, боясь взглянуть ему в лицо. Бахе́т-зада́ молча смотрел на них, внушая почтение и трепет, а потом сказал:

— Вы, мнимая опора моего престола! Визири, ревностно заботившиеся о моей славе! Вот преступник, которого вы столь рьяно и ревностно преследовали. По-вашему, я должен был отправить его на смерть, не дав ему слова, а слушая его, подрывал свою славу, безопасность и покой моих подданных. Оправдайтесь, если сможете, я дозволяю вам говорить.

Но напрасно царь пытался заставить своих подлых советников молвить хоть слово в свою защиту — их сковал смертельный страх: опустив головы, они стояли, не смея поднять глаз, губы их дрожали, ноги тряслись и подкашивались.

— Почему же вы молчите? — сказал им в свою очередь Аладдин. — Что стало с вашей приверженностью правосудию? Куда подевалось ваше красноречие, коим вы отличались, когда судили сына разбойника, якобы виновного и пойманного на месте преступления? Где рвение ваше, с коим вы требовали его позорной казни? И где ваше мужество и забота о славе отечества? Отчего вы не приведете свидетелей моего злодеяния, очевидцев того, как я пытался соблазнить царицу подарками и запугать угрозами? Не можете? Это ваше преступление и вина подавляют вас, совесть душит, а стыд сжимает горло.

— Ваш приговор, — продолжил Бахе́т-зада́, — уже вынесен на Небесах и будет исполнен на земле. Пусть воздвигнут еще девять крестов рядом с тем, что был приготовлен для моего сына, и да закончится земной путь этих десяти негодяев. Пусть глашатаи объявят мой приговор всему народу!

Царь отправился в свои покои вместе с Аладдином, которому без устали выказывал нежность и любовь.

— Ах, мой дорогой сын, — говорил он, — и как это ты совсем не боялся грозившей тебе смерти и нашел в себе силы, чтобы вспомнить столько историй и рассказывать их мне одну за другой? Откуда почерпнул ты все эти премудрости и справедливые размышления, которые могут быть только плодом опыта и учения?

— Государь, — отвечал Аладдин, — всё сказанное мной было вдохновением свыше. В детстве о моем образовании хорошо заботились, а главное, я многому научился с тех пор, как, на мое счастье, оказался при дворе, рядом с тобою. Та, кого я считал своей матерью, обратила мое внимание на божественный Коран: она внушала мне, что я во всем должен руководствоваться его святыми истинами. Но самое удивительное, государь, то, что ее муж, выросший посреди преступлений и без зазрения совести грабивший караваны, оказался человеком чести. Он был хорошим мужем, добрым хозяином своих рабов, более чем нежным отцом и не жадным до добычи разбойником. Он обожал меня, и я, будучи тогда менее образованным, чем теперь, почитал его как своего благодетеля и любил как отца.

— Довольно о нем, сын мой, — прервал его царь Бахе́т-зада́. — Народ возвращается с показательного зрелища, муэдзины{269} призывают всех в мечети, и скоро они заполнятся. Пусть мой казначей пойдет с тобой, раздавай милостыню, пусть благотворительность сопровождает каждый твой шаг. Будь достойным наследником, возвращенным мне самим Небом на благо моего царства!

Как только службы закончились, государь приказал проводить главаря разбойников, который проживал по его велению в Иссессаре, в баню, одеть подобающим образом и привести во дворец, чтобы он мог полюбоваться на торжество своего приемного сына. Царь не только ни в чем не упрекнул воспитателя Аладдина, но назначил его правителем пограничной земли, где бывший вожак шайки мог сполна проявить свои воинские