47.2 C. 111. …до самого последнего мгновения я еще рассчитывал от них спастись. И когда вбежал в неизвестный подъезд и дополз до самой верхней площадки и снова рухнул – я все еще надеялся… «О, ничего, ничего, сердце через час утихнет, кровь отмоется, лежи, Веничка, лежи до рассвета, а там на Курский вокзал… Не надо так дрожать, я же тебе говорил, не надо…»

Сердце билось так, что мешало вслушиваться, и все-таки я расслышал: дверь подъезда внизу медленно приотворилась и не затворялась мгновений пять… —

Ситуация «герой в подъезде / на лестнице в предчувствии смерти, в состоянии страха» восходит к «Преступлению и наказанию»:

«С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он [Раскольников] к преогромнейшему дому Молодой человек неприметно проскользнул сейчас же из ворот направо на лестницу. Лестница была темная и узкая, „черная“, но он все уже это знал и изучил, и ему вся обстановка нравилась» (ч. 1, гл. 1); «На цыпочках подошел он к двери, приотворил ее тихонько и стал прислушиваться вниз на лестницу. Сердце его страшно билось.

Он уже был на лестнице…

Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось.

Он задыхался. „…Не подождать ли еще… пока сердце перестанет?..“ Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало сильней, сильней, сильней…» (ч. 1, гл. 6);

«Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу.

Долго он выслушивал. Он уже хотел выйти Он уже ступил было шаг на лестницу, как вдруг опять послышались чьи-то новые шаги.

Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогда же стал подозревать почему-то, что это непременно сюда, в четвертый этаж Шаги были тяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся еще; все слышней и слышней! Сюда! И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно во сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя.

…В то же самое мгновение несколько человек, громко и часто говоривших, стали шумно подниматься на лестницу. Их было трое или четверо» (ч. 1, гл. 7);

«[Сон Раскольникова: ] Двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешные шаги. Странно, лестница была как будто знакомая! Ба! Это та самая квартира Как же он не узнал тотчас? Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже страшно… Но он пошел. Шум его собственных шагов его пугал и тревожил. Боже, как темно! Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось. И все тишина. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей и на площадке, на лестнице и туда вниз – всё люди, голова с головой, все смотрят, – но все притаились и ждут, молчат… Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли…» (ч. 3, гл. 6).

По стопам Раскольникова шел и герой Гамсуна: «И я стал подыматься по лестнице. Сердце мое колотилось» («Голод», гл. 3).

47.3 C. 111. Это уже не «талифа куми»… это лама савахфани. То есть: «Для чего, Господь, Ты меня оставил?» —

Цитата из Нового Завета, из сцены казни Христа: «А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама, савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46; см. также Мк. 15: 34). Восклицания Христа, в свою очередь, восходят к Ветхому Завету, к псалмам Давида: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью – и нет мне успокоения» (Пс. 21: 2–3).

До Венички на то же сетовал Розанов: «Боже, Боже, зачем Ты забыл меня? Разве Ты не знаешь, что всякий раз, как Ты забываешь меня, я теряюсь» («Уединенное», 1912). Использовал библейский текст и Есенин:

(«Проплясал, проплакал дождь весенний…», 1917)

У весельчака Рабле «лама савахфани» эксплуатируется в пародийном ключе:

«Рассмотрев кольцо, они [Панург и Пантагрюэль] обнаружили на внутренней его стороне надпись на еврейском языке:

ЛАМА САВАХФАНИ.

Тогда они позвали Эпистемона и спросили, что это значит.

Эпистемон им ответил, что это слова еврейские и означают они: „Для чего ты меня оставил?“

Панург живо смекнул:

– Я понимаю, в чем дело. Видите этот брильянт? Он фальшивый. Вот вам и объяснение того, что хочет сказать дама: Неверный! Для чего меня оставил ты?

Пантагрюэль тотчас догадался – он вспомнил, что перед отъездом не успел попрощаться со своей дамой, и это его опечалило» («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 2, гл. 24).

Кстати, у того же Рабле Франсуа Виллон разыгрывает мистерию Страстей Господних, к которым обращается и Веничка; в основу описания этого фарса лег один из анекдотов из жизни легендарного поэта («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 4, гл. 13).

47.4 Господь молчал. —

В Ветхом Завете пророк восклицает: «После этого будешь ли еще удерживаться, Господи, будешь ли молчать и карать нас без меры?» (Ис. 64: 12).

47.5 …верхняя половина, от пояса, осталась как бы живою, и стояла у рельсов, как стоят на постаментах бюсты разной сволочи. —

Имеются в виду многочисленные бюсты (чаще всего бронзовые), установленные практически во всех городах СССР в честь партийных деятелей, героев войны и труда. Также в начале «Анны Карениной» Льва Толстого поездом задавило сторожа: «– Вот смерть-то ужасная! – сказал какой-то господин, проходя мимо. – Говорят, на два куска» (ч. 1, гл. 18).

47.6 …со смертной истомой в сердце. —

См. у Пастернака: «Смягчив молитвой смертную истому, / Он вышел за ограду» («Гефсиманский сад», 1949).

Вообще же, «(пред)смертная истома (в сердце)» – поэтический штамп. Встречается, например, у Фета: «О ночь осенняя, как всемогуща ты / Отказом от борьбы и смертною истомой!» («Устало все кругом: устал и цвет небес…», 1889); и у Брюсова: «[Сердце] жалось в предсмертной истоме» («Мы в лодке вдвоем, и ласкает волна…», 1905); и у Ахматовой – о Блоке: «Когда он Пушкинскому Дому, / Прощаясь, помахал рукой / И принял смертную истому / Как незаслуженный покой» («Воспоминания о Блоке», 1946, 1965).

47.7 C. 112. …теперь небесные ангелы надо мной смеялись. —

Совмещение детской темы (вещий младенец с конфетой) с «предательством ангелов» и «смертным часом» есть у Гиппиус: