– Предупреждение гласит: внизу есть нечто такое, чего нам не следует видеть, – сказал он.

– Видеть? Это следует понимать буквально?

– Амарантийцы мыслили образами, Садзаки. Общий смысл таков: они не хотели, чтобы мы слишком приближались к их тайне.

– Значит, логично предположить, что их тайна имеет ценность.

– А если это действительно предупреждение? – вступил в разговор Кэлвин. – Я не имею в виду угрозу. Я имею в виду добрейший, идущий от самого сердца совет держаться подальше. Нельзя ли это проверить, проанализировав контекст?

– Было бы можно, имей мы дело с обычным амарантийским текстом. – Силвест не признался, что считает предположение Кэлвина правильным, – у него не было рациональных подтверждений, только зыбкое ощущение. Но и подавить это ощущение он не мог.

Тогда он задумался над возможной причиной поступка амарантийцев. Если они сочли необходимым оставить специальное предупреждение на планете, вооруженной самым страшным оружием, которое было в их распоряжении, то спрашивается, какого монстра создала эта цивилизация?

Или обнаружила?

Эта мысль нашла свободное место в уме Силвеста и удобно расположилась там. Что называется, осенило.

Стая Похитителя Солнц что-то нашла. Где-то далеко-далеко, на самом краю системы.

Силвест все еще пытался разобраться со своими ощущениями, как вдруг ближайший иероглиф отделился от стены, оставив на своем прежнем месте полость. За ним последовали другие. Целые слова, словосочетания и предложения, огромные как дома, отчаливали от стены и кружили вокруг Силвеста и Садзаки со спокойствием опасных хищников. Они плавали в пустоте, поддерживаемые какой-то силой, невидимой для датчиков скафандров. Похоже, ни гравитационное, ни магнитное поле к этому отношения не имели.

Сначала Силвест был просто поражен абсурдным поведением этих предметов, но вскоре понял, что за ним стоит жесткая логика; просто она совершенно чужая. Если предупреждением пренебрегают, оно старается быть доходчивее – разве это не логично?

Но для отвлеченных размышлений вдруг не осталось времени.

– Защитным системам скафандров перейти на автоматический режим, – приказал Садзаки. Его голос утратил обычное ледяное спокойствие и поднялся почти на октаву. – Похоже, эти штуковины собираются нас раздавить.

Как будто это не было понятно без его комментариев!

Слова образовали вокруг них сферу, а затем каждый неуклюже полетел по спирали. Силвест предоставил своему скафандру полную свободу действий. Тот первым делом опустил щиток, защищающий глаза даже от ослепительных плазменных взрывов. Потом временно отключил системы ручного управления. Это было разумно: работу скафандра человек не сделает лучше, а значит, не надо и вводить его в соблазн.

Даже за опущенным щитком перед глазами Силвеста полыхал фейерверк. Было понятно, что лишь оболочка скафандра отделяет его от мультиспектральной радиационной бури. Снова и снова срабатывали двигатели, бросая его вперед и назад, вверх и вниз, да с такой силой, что темнело в глазах, словно он ехал на поезде сквозь череду коротких тоннелей в горах. Казалось, что скафандр пытается удрать, мечется в разные стороны, но всякий раз напарывается на мощный удар.

Наконец Силвест потерял сознание по-настоящему и надолго.

«Печаль расставания» разгонялась, пока не набрала четыре g постоянного ускорения. Время от времени программа резко меняла ее курс, на тот случай, если субсветовик решит применить против шаттла кинетическое оружие. Бóльших перегрузок находившиеся на борту шаттла люди не смогли бы выдержать без скафандров или противоперегрузочных костюмов. Конечно, и четыре g – не рай, особенно для Паскаль, еще менее привычной к таким делам, чем Хоури. Это означало, что из кресел не встать, что движения рук должны быть сведены к минимуму. Правда, можно было разговаривать и даже вести что-то вроде вялых дискуссий.

– Ты же говорила с ним? – спросила Хоури. – С Похитителем Солнц? Я это сразу поняла по твоему лицу, когда ты спасла нас от крыс в лазарете. Я ведь права, скажи?

Голос Вольевой прозвучал так, будто ее душили:

– Если у меня и были какие-то сомнения в твоей истории, они испарились, когда я увидела его рожу. Это самое настоящее инопланетное чудовище. И я поняла, через какие муки прошел Борис Нагорный.

– Поняла, отчего он сошел с ума?

– Наверное, со мной случилось бы то же самое, если бы Похититель Солнц очутился в моей голове. И вот что еще меня беспокоит: а вдруг безумие Нагорного сказалось на Похитителе Солнц?

– А мне каково, по-твоему! – воскликнула Хоури. – Ведь эта дрянь сидит у меня в мозгу!

– Ошибаешься, в твоем мозгу Похитителя Солнц нет. – Вольева отрицательно покачала головой, что при перегрузке в четыре g можно было бы расценить как клинический идиотизм. – Он просидел в тебе какое-то время, достаточно долго, чтобы без остатка уничтожить Мадемуазель. Но потом был вынужден уйти.

– И когда же он ушел?

– Когда Садзаки решил протралить тебя. Думаю, это моя ошибка. Я не должна была допустить, чтобы он хотя бы включил трал. – Для человека, признающегося в своей вине, Вольева говорила до неприличия равнодушно. Вероятно, считала, что одного факта признания ошибки уже более чем достаточно. – Пока Садзаки сканировал твои нейронные паттерны, Похититель Солнц внедрился в них, добрался до трала и зашифровал себя среди данных. Оттуда он мог коротким прыжком достичь любой другой системы корабля.

Паскаль и Хоури слушали Вольеву в полном молчании, наконец Ана процедила:

– Илиа, как ты могла допустить, чтобы Садзаки занимался со мной этим? Не самое разумное из твоих решений.

– Похоже на то, – ответила Вольева так, будто эта мысль пришла ей в голову впервые.

Когда закончился обморок – а он мог длиться и несколько секунд, и десятки минут, – щиток уже не закрывал обзор.

Силвест неудержимо падал в «шахту». Он повернул голову и наверху, в нескольких километрах, увидел пожарище. Стены на месте недавней схватки были покрыты выбоинами и пятнами ожогов. Некоторые слова еще крутились в воздухе, но бóльшая часть их была расстреляна, идеограммы утратили смысл. И, как бы соглашаясь с тем, что предупреждение сделалось бесполезным, слова перестали