4. Приемы, направленные на обнаружение скрываемых объектов и лиц.[984]

Необходимо отметить, что использование недоказательственной информации при преодолении конфликтной ситуации с целью оказания убеждающего психологического воздействия на допрашиваемого весьма ограничено. В частности, А. Б.Соловьев и Е. Е.Центров полагают, что использование следователем на допросе информации, не имеющей подчас доказательственного значения, осуществляется обычно либо с помощью сообщения допрашиваемому детальных сведений по каким-либо второстепенным обстоятельствам дела, либо посредством помещения в поле зрения допрашиваемого предметов-аналогов, а также иных подлинных предметов, документов и фотографий, не имеющих прямого отношения к данному расследуемому делу, но в силу возникающих у допрашиваемого ассоциаций с совершенным им преступлением способных породить представление о доказанности определенных обстоятельств дела или о том, что следователь располагает определенными доказательствами[985]. Подобной точки зрения в отношении предметов-аналогов либо предметов и документов, не имеющих непосредственного отношения к уголовном делу, в целях косвенного убеждения допрашиваемого лица придерживалась и Л. М.Карнеева[986]. Представляется, однако, что использование аналога доказательства, воспринимаемого допрашиваемым в качестве реального доказательства, в целях его изобличения, а также недоказательственной информации, оперирование которой создает у лица представление о наличии доказательств его виновности, которых в действительности нет, следует считать формой обмана. Такая форма воздействия недопустима, поскольку, по сути, речь идет о фальсификации доказательств, сообщении ложных сведений.

Если предъявлять допрашиваемому аналог в качестве реально существующего доказательства, то это, как отмечалось выше, безусловно, обман. А если создавать условия, при которых он «обманывается» сам, например, воспринимая «случайно» оставленный следователем на своём столе аналог вещественного доказательства, то это тактический прием, следственная «хитрость», вполне допустимые. Представлять себе, воспринимая что-либо, и создавать представление — это надо полагать, не одно и то же.

"Следственная хитрость" — это маневрирование достоверными сведениями, создание в ходе коммуникативного следственного действия такой ситуации, при которой допрашиваемый дезориентируется о степени осведомленности следователя об обстоятельствах дела, о наличии у него определенных доказательств. "Следственные хитрости" и "психологические ловушки" нередко толкуют как обман, однако это неверно. В их основе лежит не обман допрашиваемого, а расчет на такую оценку им ситуации, которая приведет его к необходимости самостоятельно принять правильное решение. Следователь не имеет права на ложь, но может умалчивать о некоторых данных, которые важно было бы узнать заинтересованным лицам.

Психологами замечено, что зачастую недосказанность играет не меньшую убеждающую роль, чем разъяснение какой-либо информации. Поэтому следователю не всегда следует прибегать к объяснению не ясных допрашиваемому данных. Используя прием создания впечатления об осведомленности относительно определенных обстоятельств преступного события, следователь, по сути, использует недосказанность, намек для усиления убеждения. Безусловно, прав Л. Л.Каневский, который писал: «Итак, создание определенного представления об осведомленности следователя путем уверенного тона, убежденности в раскрытии преступления, правомерности своих действий или путем использования при допросе достоверно установленных фактов — правомерный психологический прием допроса…»[987].

Думается, что возможность использования "психологических ловушек" и "следственных хитростей" следует оценивать с точки зрения всех существенных факторов конкретной следственной ситуации. Представляется правильным подход А. М.Ларина по данному вопросу, который полагает, что применение "психологических хитростей" допустимо, но с учетом индивидуальных качеств каждой личности»[988].

До настоящего времени в научной литературе острым, дискуссионным остается вопрос о допустимости использования обмана в работе следователя. Тем не менее, важно остановиться на решении этого вопроса в свете нормативных предписаний: попадает ли обман под один из запретов, предписанных в уголовно-процессуальном законодательстве. Представляется важным определить с процессуальной точки зрения, будут ли допустимыми доказательства, полученные при производстве следственных действий, проводимых с использованием обмана в тактических целях. К примеру, вопрос о необходимости дезинформации о причинах появления на месте производства обыска при появлении следственно-оперативной группы перед дверью в квартиру, где предполагается произвести обыск, всегда решался однозначно положительно и особых дискуссий не вызывал. Современное уголовно-процессуальное законодательство по сфере реализации процессуальных гарантий в контексте ч. 4 ст. 164 УПК РФ существенно отличается от ранее действовавшего, на что обратил внимание О. В.Полстовалов: «УПК РСФСР запрещал домогаться показаний путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ч. 3 ст. 20 УПК РСФСР), но в ч. 4 ст. 164 УПК РФ 2001 г. закреплено более общее правило, распространяющееся на все производимые следственные действия …»[989].

В уголовном процессуальном законодательстве обман прямо не запрещен. В соответствии с ч. 2 ст. 9 УПК РФ никто из участников уголовного судопроизводства не может подвергаться насилию, пыткам, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению. В ч. 4 ст. 164 УПК РФ закреплено положение, согласно которому при производстве следственных действий недопустимо применение насилия, угроз и иных незаконных мер, а равно создание опасности для жизни и здоровья участвующих в них лиц. Упоминание в законе об "иных незаконных мерах" никак не раскрывается и не комментируется. В самом же уголовном процессуальном законодательстве подобные запреты встречаются не часто. В частности, в ч. 2 ст. 189 УПК РФ, регламентирующей общие правила проведения допроса указано следующее: «Задавать наводящие вопросы запрещается. В остальном следователь свободен при выборе тактики допроса». А. Р.Ратинов и Ю. М.Захрин, глубоко исследовавшие проблемы следственной этики, указывали: «Безусловно, недопустимы любое насилие, игра на низменных свойствах и страстях, использование невежества и предрассудков, ложь, обман и т. п. Даже временный успех таких средств весьма сомнителен. Если же учесть необходимость воспитательного воздействия следователя, то совершенно ясно, что приемы такого рода резко не соответствуют этическим требованиям и задачам уголовного судопроизводства …»[990].

Против использования обмана в следственной деятельности выступает И. А.Макаренко, которая применительно к допросу несовершеннолетнего обвиняемого отмечает, что закон запрещает добиваться дачи показаний от обвиняемого и других участвующих в деле лиц путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ч. 4 ст. 146 УПК), к которым относятся обман, подкуп, заманчивые обещания, разжигание и использование низменных чувств и т. д.[991]

Другой точки зрения придерживался Р. С.Белкин, который в связи с отсутствием прямого запрета обмана в законе настаивал на его допустимости, однако приводил перечень случаев, когда он действительно абсолютно недопустим и не может быть оправдан. Так, по мнению Р. С.Белкина, обман недопустим, если он основан на правовой неосведомленности противостоящего следователю лица, на заведомо невыполнимых обещаниях этому лицу, на фальсифицированных доказательствах, на дефектах психики подследственного и иных его болезненных состояниях, мистико-религиозных предрассудках[992].

М.И.Еникеев считает, что «правомерен любой тактический прием психического