В десантном корпусе мне тогда предстояло стать, прежде всего, парашютистом. Особое внимание и заботу в этом я ощущал от начальника парашютно-десантной службы, полковника Белоцерковского. Вообще весь состав штаба корпуса, по высоким рангам составлявших его офицеров, для меня был непривычным, особенно по сравнению с фронтовым офицерским коллективом комсостава штрафбата, где большинство были младшие офицеры до «капитана». Но и здесь, в мирной обстановке, главным тоже была какая-то особенная десантная дружба, взаимовыручка, очень напоминавшие мне нашу, штрафбатовскую. Наверное, потому что и у десантников чаще, чем в других войсках, жизнь зависит от «Его величества Случая», как и на фронте.

Одному из главных дел, подготовке новичков к парашютным прыжкам, уделялось много и времени, и внимания инструкторов-офицеров. Учились сами укладывать парашюты, когда строгий пооперационный контроль на первых порах заставлял нас возвращаться на предыдущий, а то и на исходный этап. То не так расстелили стол, как называли походное брезентовое полотнище размером 13 х 1 м для укладки парашюта. То не в такие пучки уложены стропы (а это много очень прочных, многожильных, в капроновой оплетке, длинных шнуров, соединяющих купол парашюта с подвесной системой, на которой «сидит» парашютист в воздухе). Да мало ли оплошностей допускаешь поначалу. Зато какое облегчение, а подчас и гордость испытываешь, когда инструктор, а то и сам начальник ПДС, принимая твою работу, разрешает застегнуть все кнопки парашютного ранца и ставит свою подпись в паспорта парашюта. Теперь ты сам, и только ты имеешь право прыжка, и только на уложенном тобой именном парашюте.

А сколько десятков, если не сотен тренировочных «прыжков» на тренажерах приходилось «совершать», пока научишься правильно ставить ноги при приземлении, овладеешь способами управления парашютом в воздухе при помощи строп, научишься разворачиваться по ветру и т. и. Свои первые прыжки с парашютом я, как и все мы, «перворазники», тогда совершали с аэростата с высоты 400 метров и только затем уже с самолетов, и с разных высот, и в разных условиях. Потом это доставляло мне огромное удовольствие, и я не упускал случая, чтобы как можно чаще испытывать наслаждение от ощущения парения в воздухе. Была определенная строгость в учете прыжков, так как за каждый прыжок полагалось денежное вознаграждение. Поэтому какую-то часть прыжков не только мне удавалось совершать без занесения в учетные ведомости и в индивидуальную книжку учета прыжков.

Но вначале о самих прыжках, о первых ощущениях. Самый первый прыжок, проходя службу в 8 ВДК, я совершил вскоре после Нового 1956 года. В тот день, выдавшийся пасмурным, выехали мы на «площадку приземления» в одном из полков 114-й воздушно-десантной дивизии, дислоцировавшейся недалеко от Полоцка, в поселке Боровуха-1. В глаза бросается огромный, как показалось по сравнению со всем, что его окружало, аэростат. Он будто плавал низко в воздухе, покачиваясь от небольшого ветерка на тросе, идущем от автомобиля с лебедкой. Подъемная сила обеспечивалась тем, что его наполняли водородом, добываемым специальной установкой из воздуха. Его «корзина», из которой мы и должны прыгать, касалась земли и представляла не плетеную корзинку, а что-то вроде подвешенного к самому аэростату четырехугольного ящика, открытого сооружения из дерева с бортами высотой метра полтора.

Я оказался во второй группе, поэтому с волнением наблюдаю, как в корзину заходят первые три или четыре парашютиста и инструктор, который называется теперь «выпускающий». Лебедка постепенно отпускает трос, и так же медленно уплывает вверх аэростат с парашютистами. Вскоре замечаем, что аэростат вдруг пропадает в низкой облачности, и я с сожалением думаю, что не увижу самого отделения парашютиста от корзины, не увижу и момента раскрытия парашюта. И действительно, купола парашютов мы один за другим различаем уже на высоте метров 200 полностью раскрытыми и наблюдаем их удачное приземление. Волнение несколько утихает, возникает уверенность, что и я так смогу.

Пока приземлившиеся собирают купола и по глубокому снегу подходят к месту сбора, аэростат, подтянутый к земле тросом лебедки, уже снова готов принять очередную группу, в которой и я. Выстраиваемся, подходит начальник парашютно-десантной службы (ПДС) корпуса, мастер парашютного спорта, полковник Белоцерковский. Он тщательно проверяет, правильно ли надета и подогнана подвесная система, так ли застегнуты все важные кнопки ранцев основного и запасного парашютов, умело ли, в случае надобности, схвачу их кольца раскрытия, хотя первый прыжок — с принудительным раскрытием основного, не раскрывая без нужды запасного парашюта.

О полковнике Белоцерковском тоже ходили легенды. Одна из них состояла в том, что при приземлении он никогда не касается земли ногами, а «садится» на нее «мягким местом», для чего у него есть специальная подушка, которую он пристегивает перед каждым прыжком. Оправдывали это «чудачество» полковника тем, что несколько лет тому назад во время прыжков при испытании новых систем парашютов он чуть не разбился, но отделался множественными переломами обеих ног, и с тех пор прыжки совершает своим особым способом. Все это оказалось и не легендой вовсе, а правдой. Легендарной во всем этом была только подушка. Просто его запасный парашют крепится в нижней части подвесной системы, как это привычно предусмотрено у летчиков. Кстати, после расформирования нашего 8-го ВДК, как мне рассказывали, Белоцерковский служил в Витебске в военно-транспортной авиадивизии, но его знала вся 103-я гвардейская, как и все воздушно-десантные дивизии, входившие до этого в состав нашего корпуса.

Первый прыжок с парашютом

Здесь, на площадке приземления, после краткого инструктажа, доброе напутственное слово заслуженного мастера парашютного спорта, полковника из того, сентябрьского 1943 года десанта, и нас в корзине аэростата принимает «выпускающий». Команда «Прицепить карабины!», все выполняем ее, инструктор проверяет. Карабины — это не винтовка такая с укороченным стволом, а специальная защелка, которой оканчивается вытяжной трос (кажется, его правильное название — фал) основного парашюта. Одновременно мы отрываемся от земли, постепенно удаляясь от нее. Машины, люди становятся меньше и меньше, но вдруг все они пропадают под белой пеленой. Еще через какое-то время вдруг над нами появляется синее, солнечное небо, а под нами — сплошное молочно-белое покрывало. Почему-то всплыл в памяти Пушкин:

Это куда же нам прыгать, земли-то совсем не видно! Но молчу, понимая неуместность вопроса. А тут инструктор открывает дверцу корзины, и звучит команда выпускающего: «Приготовиться!» По ней — руки на свои места, сердце ускоряет бег. Первым подходит к проему офицер, совершающий далеко не первый прыжок, и по команде «пошел!» легко, свободно, как за порог родного дома, шагает в белую бездну. Как рассказывали опытные парашютисты, когда «перворазник» замешкается в нерешительности, инструктор подталкивает его в спину, а то и просто выталкивает. Неотступно сверлит мысль не о том, что придется лететь в какую-то неизвестность, а как бы не заработать тумака в спину! Как было ранее условлено, вторым к дверце подхожу я. Уже по привычке, выработанной многими занятиями на тренажерах, становлюсь на порожек так, чтобы носки сапог свешивались за его край. Инструктор, видимо чувствуя мое волнение, говорит: «Спокойно» и через секунду — «Пошел!».