— Нет, — отрезал Хокану. — Я же унаследовал от отца такого превосходного советника, как Догонди. Отец во всем на него полагался, особенно когда сам надолго оставлял поместье — а этого часто требовала его должность Имперского Канцлера. Догонди так умен и опытен, что мало кто может с ним сравниться, а теперь, когда заработала наша цепочка гонцов, уже до завтрашнего заката он узнает о необходимости поддержать Джастина. Они с Инкомо — закадычные друзья. Доверься знаниям и опыту твоих испытанных офицеров, властительница. Я уж не говорю, что ты самым бессовестным образом переманила на свою сторону моих собственных слуг. Любой из тех, кто носит синие доспехи и ливреи Шиндзаваи, жизнь за тебя отдаст без колебаний, но только не в том случае, если ты прямо сейчас вмешаешься в их работу, отстаивая собственное мнение — поневоле поверхностное, потому что ты не знаешь всего того, что знают они.

Дрожь, еще более сильная, снова пробежала по телу Мары.

— Как же я обходилась без тебя все эти месяцы? — упавшим голосом вымолвила она. — Конечно, ты прав.

Хокану почувствовал, как ее отпустило напряжение. Когда он счел это безопасным, то выпустил ее из объятий и взмахом руки приказал горничной снять с госпожи дорожное платье. Женщина приступила к исполнению своих обязанностей, но вскоре он почувствовал, что не может противиться искушению принять участие в этом процессе. Когда было снято верхнее платье, а на нижней сорочке развязаны шнурки, он нежно провел руками по ее телу.

— Какое печальное возвращение домой, — тихо произнес он.

— Будь моя воля, все было бы по-другому, супруг мой. Мне так тебя недоставало!

Они осознавали только присутствие друг друга; горничная с тем же успехом могла быть невидимкой.

Хокану улыбнулся:

— А мне — тебя.

Он потянулся, чтобы расстегнуть застежки своей кирасы, но потом не смог сосредоточиться даже на этой простой задаче, когда нижняя сорочка Мары упала на пол. От вида его любимой супруги, пусть даже усталой и покрытой дорожной пылью, с распущенными растрепавшимися волосами, у него перехватило дыхание. Она заметила его смущение и смогла наконец улыбнуться, а потом стала расстегивать пряжки на доспехе, и это продолжалось, пока его губы не прижались к ее губам, и он крепко поцеловал ее. После этого ни он, ни она уже не заметили, как горничная, довершив начатое хозяйкой, поклонилась обоим супругам и неслышно покинула опочивальню.

Потом, когда муж и жена лежали пресыщенные любовными ласками, Хокану легко пробежался пальцами по щеке Мары. В свете, просачивающемся через экран, контрастом выделялись серебряные пряди в ее черных волосах, и было видно, как обветрилась кожа Мары под палящим солнцем южных стран. Его ласка еще длилась, когда она тревожно шевельнулась и снова пробормотала:

— Как много дел нужно переделать… а времени так мало.

Мара поднялась, опираясь на локоть; ее беспокойство теперь невозможно было скрыть.

Хокану разжал объятия, понимая, что не удержит ее. С минуты на минуту должна была начаться война, запрещенная Ассамблеей Магов, и жизнь юного Джастина зависела от исхода этой войны.

И все-таки, когда Мара поднялась с постели и хлопнула в ладоши, вызывая горничную, чтобы та помогла ей надеть боевое облачение, супруг смотрел на нее неотрывным, пронзительным взглядом, исполненным терзающей сердце болью. С этой минуты между ними все будет по-другому.

Либо Джиро усядется на золотой трон, а Мара будет уничтожена вместе со всеми ее близкими, пытаясь сделать Императором Джастина, или — что, может быть, еще хуже, — властительница Мара станет правительницей Цурануани. Но все равно выбора у Хокану не было, ибо ради его собственной дочери он должен был собрать воедино все, что знал о войне, и положиться на легендарную удачу Слуги Империи, которая одна могла сохранить жизнь им самим и их детям. Он стремительно поднялся с циновки и одним шагом преодолел расстояние, отделявшее его от жены. Властитель Шиндзаваи сжал ее лицо обеими ладонями и бережно, с огромной любовью поцеловал.

Потом он сказал:

— Выкрои время для ванны. Я пойду вперед и проведу военный совет с Люджаном и Ирриланди.

Мара вернула поцелуй и одарила его ослепительной улыбкой.

— Никакая ванна не даст мне такого облегчения, как та, которую мы примем вместе.

Хокану позволил себе порадоваться этим словам, но, когда он надел доспехи и поспешил на военный совет, он не мог отогнать от себя мысль, что, если даже им суждено уцелеть в грядущей войне, в их жизни неизбежно произойдут большие перемены. Он не мог отогнать предчувствие, что дальнейшие события увеличат расстояние между ним и женщиной, которая была ему дороже всего на свете.

Аймака улыбнулся.

Он потер ладони, как иногда делает озябший человек, хотя день был жарким. На самом деле первый советник дома Анасати пребывал в величайшем возбуждении. «Наконец-то, наконец», — пробормотал он себе под нос. Наклонившись, он выхватил из множества писем и донесений, разбросанных в кажущемся беспорядке, засаленный клочок бумаги, испещренный неразборчивыми значками, на первый взгляд не имеющими смысла.

Но эти закорючки образовывали весьма хитроумный шифр, и послание, доставленное Чимаке в столь неприглядной форме, извещало его о долгожданном повороте событий, который он сам готовил, ради которого не спал ночами, вынашивая планы, и который давно уже стал делом его жизни.

Не обращая внимания на вопросительно поднятые брови своего секретаря, Чимака поспешил к господину.

В жаркие полуденные часы Джиро не занимался делами. Он не устраивал себе сиесту и не развлекался, как это было заведено у многих властителей, сладострастными играми с куртизанками. У Джиро были аскетические вкусы. Он считал, что женская болтовня отвлекает от важных раздумий и потому досаждает. Она досаждала ему настолько сильно, что однажды, повинуясь минутной прихоти, он приказал, чтобы все его незамужние родственницы посвятили себя служению богам и удалились в различные монастыри.

Вспомнив об этом, Чимака захихикал. Девочки уже не нарожают сыновей, которые могли бы со временем стать соперниками, так что решение господина, пусть даже и скороспелое, было весьма мудрым. Джиро инстинктивно предпочитал уединение. В этот час его обычно можно было найти в ванне или же застать за чтением на прохладной тенистой галерее, соединяющей библиотеку с помещением переписчиков.

На стыке двух внутренних коридоров, где в дневные часы не горела ни одна лампа и стоял привычный запах воска и масла, используемых для натирки полов, Чимака остановился и принюхался.

— Сегодня не в ванне, — пробормотал он, ибо не мог учуять даже самого слабого следа ароматов, остающихся в воздухе после рабов-банщиков. Утонченность властителя порой доходила до мании. Джиро любил, чтобы его пища была приправлена специями, сохраняющими свежесть дыхания, а в воду для купания обязательно добавлялись его излюбленные благовония.