– Тридцать в день, – наконец произнесла она, – и давай сразу дней на десять вперед.

– Куда тебе столько?! – возмутилась Кошка.

– Так мне ж еще придется нянчиться с ним. Пеленки ему менять.

– Ты своему-то не меняешь, – буркнула Кошка недовольно. – С чего я тебе должна верить, что о чужом позаботишься?

– Так за своего мне и не платит никто! – захихикала Регина. – Шутка. Давай хоть по двадцать пять, не жмотничай.

– Мне их тоже никто не дарит! – разозлилась Кошка. – Десять патронов в день – и это еще много. Сейчас дам тебе… пятьдесят штук. Это за семь дней, – она для верности показала на пальцах. – Остальные двадцать получишь, когда вернусь.

Кошка понимала – тут не то что на семь, и на два-то дня вперед ничего предсказать невозможно. Но выбора у нее не было: надо было срочно пристроить ребенка, а самой скрыться, пока шум не уляжется, хотя бы на первое время.

– Черт с тобой, согласна! – торопливо сказала Регина, не желавшая упускать выгодный случай подзаработать без особых хлопот. – Кажется, он спокойный у тебя, – сказала она, разглядывая Павлика, который, казалось, задремал. Тот беспокойно закрутил головой, почуяв, видно, запах молока.

– Покорми его, – велела Кошка и расстегнула рюкзак Седого. Кроме патронов, в нем оказались и другие вещи, служившие универсальной валютой: пластинки антибиотиков, несколько батареек и даже чек, который можно обналичить на Ганзе, – там недавно устроили банк для тех, кто не хотел таскать лишнюю тяжесть или боялся ограбления. Хотя Регина вряд ли знает, что это такое, и наверняка заупрямится. С другой стороны, патроны могли очень пригодиться в дальнейшем по прямому назначению, но как тут угадаешь? В итоге Кошка все же предпочла отсчитать нужное количество патронов, утешая себя тем, что хоть ноша станет полегче. Пересыпав плату в карман, Регина взяла Павлика на руки и скрылась в палатке. Через некоторое время она выбралась, объявив, что младенец наелся и уснул.

– Теперь-то можно посидеть спокойно, – облегченно закончила она. – Может, принесешь еще бражки?

Кошка промолчала, и тогда Регина повернулась к старухе:

– Сходи, принеси. И себе возьми – угощаю. Обмыть надо сделку. Сгоняй в «Три патрона» – там, конечно, тошниловка, но брага у них очень даже ничего, – и тут же всыпала в морщинистую ладонь несколько патронов из тех, что дала ей Кошка. Та нахмурилась. Ей все это не нравилось и все меньше хотелось оставлять ребенка с этими пьяницами.

– Ну, чего ты так смотришь? – обиделась Регина. – Знаешь, какая жизнь у меня была? Одни страдания! Что ж тут удивительного, что я иногда выпью кружечку-другую? Еще недавно у меня был парень… какая любовь у нас была! Он ноги мне целовал. Как он был красив, мой Эдик… а толку-то? Не приведи Господь тебе увидеть, как твоего любимого на твоих глазах какой-то жуткий монстр перекусывает пополам! Этот ужасный хруст… до конца дней буду его помнить!

Вернувшаяся старуха слушала ее невозмутимо. Выхватив у нее кружку, Регина сделала большой глоток. Лицо ее приняло умиротворенное выражение.

– Ну, вот и полегчало…

Она заглянула в палатку и торжественно объявила, что милые детки спят, как два ангелочка.

– Что делать, в жизни так много горя… Ах, бедный мой Алик! Хрусть – и пополам! Мой крошка стал сиротой еще до рождения…

Кошка отметила, что перед этим Регина называла любимого Эдиком. Впрочем, скорее всего, не было ни Эдика, ни Алика, да и никто никого пополам не перекусывал. Похоже, Регина в прошлом торговала собой, как девчонки на Новокузнецкой, младенца родила случайно, по недосмотру, а от кого – наверняка и сама не знает. Кошка подумала, что если б не отчаянное положение, то нипочем бы не оставила бедного Павлика у этой шалашовки, и дала себе слово заберать его при первой же возможности, как только все уляжется. Она бы забрала его прямо сейчас, но боялась, что несчастный малыш умрет с голоду, пока она будет искать ему более подходящую кормилицу.

– Я могу и задержаться, – сказала Кошка. – Но ты не волнуйся, я все равно в конце концов вернусь и заплачу тебе все, как уговорено.

– Как тебя зовут? – спросила Регина, и этот вопрос поставил Кошку в тупик.

– Яна, – не подумав, брякнула она.

– Красивое имя, – сказала Регина. – Да и сама ты уж больно красивая, мать. Ты б хоть сажу с морды стерла, а то я сперва тебя чуть не испугалась. Теперь-то вижу – ты, вроде, не кусаешься…

Кошка ахнула, выудила из рюкзака маленькое треснувшее зеркальце и принялась вытирать лицо. Она совсем забыла про свою «боевую раскраску», которая теперь размазалась у нее по щекам. То-то ей показалось, что окружающие смотрят на нее с подозрением. Она выделялась своим видом даже на фоне здешнего сброда.

– Разве имя что-то значит здесь? – пробурчала старуха. Напившись и наевшись, она выглядела умиротворенной, и теперь ей хотелось поговорить. – Если, конечно, это не прославленное имя человека, совершившего подвиг? Или, наоборот, какого-нибудь преступника, о делах которого рассказывают жуткие истории?

Кошке показалось, что при этом старуха покосилась на нее, а потом невозмутимо продолжала:

– Вот я своего имени и не помню давно. Люди зовут меня просто – Скорбящая.

– О ком же ты скорбишь? – спросила Кошка.

– Обо всех, – пояснила старуха. – Об ушедших и оставшихся, о тех, кто в беде, и о тех, кто в пути. Для меня разницы нет.

– Да, но какое-то имя ведь записано у тебя в документах? – буркнула Кошка.

– Я их потеряла давно, – безмятежно сообщила старуха. – Или спер кто-нибудь. Да и за каким фигом мне документы? На станции меня все знают, а сама я никуда отсюда не ухожу. Тут, видно, и помру в свое время. А ты откуда, птица перелетная?

Она еще раз внимательно посмотрела на Кошку, словно запоминая, кивнула ей и почему-то погрозила пальцем. Кошке все меньше нравилось старухино любопытство. Если она и дальше будет совать нос в чужие дела так активно, «ее время» явно наступит раньше, чем она думает.

Старухиным расспросам неожиданно положила конец Регина.

– Вот теперь мне хорошо! – объявила Регина. – Давайте, что ли, споем?

И совсем забыв, что только что боялась разбудить младенца, завела разудалую и не совсем приличную народную песню «Мама, я сталкера люблю», которую Кошка часто слышала на Китай-городе.

«Изнанка жизни, – подумала Кошка. – Пока девчонка молода и красива, еще на что-то годится, ее вынуждают торговать собой, а потеряет товарный вид – придется перебиваться случайными подачками, как Регине». Подобные истории Кошка знала – на Китай-городе было несколько уборщиц со следами былой красоты, любивших, когда случайно удавалось раздобыть браги, вспоминать «боевое прошлое». У одной из них все лицо было исполосовано шрамами – говорили, любовник от ревности порезал. Впереди у таких женщин ничего хорошего не было – жалкое прозябание и скорая смерть от истощения или побоев…