к мисс Анне: мы должны постараться, чтобы ни малейшая тень воспоминаний о случившемся не пробегала больше по ее детскому личику. Вторая — к тем людям, которые так верно служили вам, к их семьям и всем, кто им дорог. Тот корабль собирается уходить, как и мы. Он направится по пути почтовых пароходов, идущих в Аргентину, и скоро получит подкрепление. Если вы отправитесь туда на борт, вам перережут горло, а затем постараются захватить нас. Предоставьте их правосудию Всемогущего. Судьба их в других руках. В этом вся суть нашей обязанности.

Я знал, что он прав, но, несмотря на это, с большой неохотой подчинился его решению. Среди моряков существует неписаный закон, что никто не имеет права бросать на произвол судьбы матроса, как бы ни была справедлива и заслуженна судьба, постигшая его. Я хотел настоять на том, чтобы взять оттуда ни в чем не повинных людей и сделать все от нас зависящее для больных. Я боялся, что впоследствии меня будет мучить совесть при воспоминании об этом дне.

Я навел на корабль свою подзорную трубу, но не заметил на палубе, теперь совершенно ясно видной, ни малейшего признака жизни. Он был в том положении, в каком я его оставил, — во власти ветра и течения, среди раскачивающих его волн, представляя собой жалкое зрелище бессилия и отчаяния. Паруса на его мачтах были истрепаны и разорваны в клочья, точно рука матроса давно уже не прикасалась к ним. Дым не выходил из его труб, шлюпки были подняты наверх.

Я не видел капитана на мостике, не видел суетившихся матросов у бака, что служило бы указанием на приготовления к отплытию. Он походил на призрачный корабль, вызванный воображением мечтателей…

— Вот что, Лорри, — сказал я наконец, — взглянем на него еще раз поближе. Мисс Анна спит, она не узнает об этом, а матросы не подумают, будто я забыл все, чем обязан им. Постараемся только узнать, что там происходит… Затем мы повернем к родине с более легким сердцем. Даже Бенсону не придет в голову сказать, будто у нас не хватит угля для такого развлечения.

Он не мог предложить мне никакого разумного возражения на это, тем более что курс наш лежал в этом направлении. Мы всю ночь простояли на виду судна, находившегося против нашего носа на расстоянии двух миль и окруженного морем, которое волновалось под влиянием западного ветра, постепенно усиливавшегося.

Когда мы продвинулись ближе, я увидел в подзорную трубу зрелище, в значении которого нельзя было сомневаться. Я увидел нескольких матросов подле люка на баке, одного на гакаборте и двух или трех на главной палубе. Нигде больше не было заметно признаков деятельности.

Если бы перед этим я не видел несчастных собственными глазами, не перевязывал их ран и не слышал их стонов, я не поверил бы, что на этом заброшенном корабле кроется столько человеческого горя. Мне казалось невероятным, чтобы судно это могло как-нибудь повредить нам. А между тем, когда мы находились в нескольких полумилях от него, с его палубы раздался выстрел из пушки, и в море в ста ярдах от нашей фок-мачты упало вдруг шальное ядро. Вслед за этим раздался страшный треск, и громадный сноп пламени взвился над палубой корабля, хотя при этом самый зоркий глаз не мог бы обнаружить место упавшего ядра.

— Лорри, — сказал я, — я ждал этого… одна из их пушек лопнула. Могу представить, сколько людей погибло при этом!

— Надеюсь, сэр, вы не отправитесь туда?

— Нет!.. Взрыв этот был ответом на все мои вопросы. Теперь мы двинемся на родину, Лорри… на всех парах и как можно скорее… Да поможет Бог невинным людям, если они есть на том корабле!

Вместо ответа он позвонил в машинное отделение. Затем крикнул квартирмейстеру звучным капитанским голосом: «Право руля!» На это тот ответил: «Есть!» Я не заметил, как мы изменили курс и двигались уже по направлению к северо-востоку, то есть к Азорским островам, так как мы нуждались в угле.

Если был здесь один человек, который сожалел об этом, он молча и терпеливо переносил свои сожаления. Я так уверенно приступал к исполнению своего смелого предприятия, так надеялся на успех его и в то же время боялся неудачи, что это хладнокровное бегство, этот отказ от дальнейшего расследования дела, это невольное подчинение необходимости казались мне унижением моей личности, сознание которого, каковы бы ни были последующие события, навсегда должно было остаться при мне.

Я отправился с целью привлечь еврея к правосудию. А теперь в ушах моих раздавался насмешливый голос, напоминавший мне, что Валентин Аймроз пользуется свободой, смеется над собранными мною сведениями и дурачит в данный момент полицию. Большое здание преступлений, воздвигнутое им, будет, конечно, срыто на это время, но кто поручится, что оно не будет вторично основано на фундаменте человеческого легковерия?

Мне не удалось привлечь к суду этого негодяя, я ничего не узнал о союзниках его в открытом море, о дружественных ему судах, о других таких же безопасных и безымянных убежищах, как и то громадное судно, которое погружалось теперь за горизонт и исчезало у меня из виду. Вот о чем я рассуждал, о чем думал, когда очертания его исчезали из моих глаз, уходя туда, где их будут приветствовать голоса отверженных душ.

Долго стоял я, устремив глаза на горизонт в далекое пустое пространство. Мы были одни на обширной водяной поверхности. Честно послужившая яхта мчалась на родину, к городам и коттеджам Англии, увозя с собой мужественные сердца и веселых людей, которые в своем воображении слышали уже лепет маленьких детей, подымали их на руки и целовали в губки. Но я не принимал участия в этой радости. Что мне была родина и берега Англии, если, приехав туда, я не встречу любви и преданности малютки Анны?

Не как ребенок, а как сознательная женщина сказала она мне вчера вечером: «Расскажите мне историю моей жизни — и только тогда сочту я себя вправе слушать вас». Для меня не могло быть ни покоя, ни любви, пока я не добуду доказательств того, что она не дочь генерала Фордибраса, а его жертва. Я предчувствовал это с самого начала, но неизбежность