— Кончай трепаться, Ланс! — воскликнула Лойс Кук. — Перед кем ты притворяешься? Ты прекрасно знаешь, что дело не в человеческих слабостях, а в Эллсворте Тухи.

— Я помню, чем я обязан Тухи, — вяло парировал Клоуки. — Эллсворт мой лучший друг. Но и он не сделал бы этого, не будь в его распоряжении хорошего материала.

Восемь месяцев назад Ланселот Клоуки стоял перед Эллсвортом Тухи с рукописью в руках, как теперь Айк перед Фауглером, и не верил своим ушам, когда Тухи сказал, что его книга возглавит список бестселлеров. И когда было продано двести тысяч экземпляров, Клоуки навсегда утратил способность к реальной оценке.

— Как-никак успех на книжном рынке «Доблестного камня в мочевом пузыре» — свершившийся факт, — безмятежно констатировала Лойс Кук, — хоть это и чушь несусветная. Уж я-то знаю. Но факт есть факт.

— Этот факт мне дорого стоил, — мимоходом вставил Тухи. — Я чуть не потерял работу.

— Лойс, почему ты зажимаешь выпивку? — сердито отреагировал Клоуки. — Бережёшь себе на ванну, что ли?

— Не возникай, алкаш, — сказала Лойс Кук, лениво поднимаясь.

Она пересекла комнату, шаркая ногами, подобрала чей-то недопитый стакан, выпила остатки и вышла. Вскоре она вернулась с дюжиной дорогих бутылок. Клоуки и Айк поспешили к ним приложиться.

— Думаю, ты несправедлива к Лансу, Лойс, — сказал Тухи. — Почему он не может написать свою биографию?

— Потому что так, как он, и жить не стоит, не то что писать об этом.

— Именно поэтому я и сделал книгу бестселлером.

— Что-то ты разоткровенничался.

— Всякому овощу своё время.

Рядом было много удобных кресел, но Тухи предпочёл расположиться на полу. Он перекатился на живот, приподнялся на локтях и с видимым удовольствием переносил тяжесть тела с одного локтя на другой, разбросав ноги по ковру. Раскованность позы явно была ему по душе.

— Да, хочется поделиться. В следующем месяце я хочу опубликовать автобиографию зубного врача из маленького городка, человека поистине замечательного тем, что ни в его жизни, ни в его книге нет ничего интересного. Лойс, книга должна тебе понравиться. Представь себе самого заурядного обывателя, который раскрывает свою душу так, словно несёт откровение.

— Маленький человек, — с нежностью произнёс Айк. — Я люблю этот тип. Мы должны любить маленьких людей, населяющих эту планету.

— Вставь это в свою следующую пьесу, — сказал Тухи.

— Не могу, — ответил Айк. — Уже вставил.

— К чему вы клоните, Эллсворт? — не успокаивался Клоуки.

— Всё очень просто, Ланс. Когда факт, что некто есть не более чем пустое место и ничего более выдающегося не сделал, кроме как ел, спал и точил лясы с соседями, становится предметом гордости, изучения и всеобщего внимания со стороны миллионов читателей, тогда факт, что некто построил собор, перестаёт быть интересным и уже не заслуживает места в сознании людей. Это проблема относительного масштаба явлений. Допустимый предел максимального разброса двух сопоставимых фактов ограничен. Слуховое восприятие муравья не рассчитано на гром.

— Ты рассуждаешь как буржуазный декадент, Эллсворт, — сказал Гэс Уэбб.

— Умерь пыл, балаболка, — без обиды парировал Тухи.

— Всё это чудесно, — сказала Лойс Кук, — только лавры достаются одному тебе, Эллсворт, а на мою долю ничего не остаётся, так что вскоре, чтобы меня не перестали замечать, мне придётся сочинять что-то действительно значительное.

— Пока это неактуально, Лойс, ни сейчас, ни до конца столетия, а возможно, и в следующем не будет нужды в талантах. Так что успокойся.

— Но вы не сказали!.. — вдруг закричал Айк, весь в тревоге.

— Что я не сказал?

— Вы не сказали, кто будет ставить мою пьесу!

— Предоставьте это мне, — сказал Жюль Фауглер.

— Я забыл вас поблагодарить, Эллсворт, — торжественно произнёс Айк. — Так что благодарю. Есть масса фиговых пьес, но вы выбрали мою. Вы и мистер Фауглер.

— Ваша фиговость заслуживает внимания, Айк.

— Это уже что-то.

— Даже очень много.

— Может быть, поясните?

— Не надо долгих рассуждений, Эллсворт, — вмешался Гэс Уэбб. — На вас напал словесный зуд.

— Закрой свой роток, приятель. Мне нравится рассуждать. Пояснить вам, Айк? Предположим, я не люблю Ибсена…

— Ибсен — хороший драматург, — сказал Айк.

— Конечно, хороший. Кто спорит? Но предположим, мне он не нравится. Предположим, я не хочу, чтобы люди ходили на его пьесы. Отговаривать их — дело пустое. Но если я смогу убедить их, что вы того же калибра, что Ибсен, то вскоре они перестанут видеть разницу между вами.

— Неужели?

— Это просто для примера, Айк.

— Но это было бы великолепно!

— Конечно, великолепно. И тогда вообще перестало бы иметь значение, что они смотрят. Ничто не имело бы значения — ни писатели, ни те, для кого они пишут.

— Почему, Эллсворт?

— В театре, Айк, нет места для вас двоих: Ибсена и вас. Это вам понятно, надеюсь?

— Допустим, понятно.

— Так вы хотите, чтобы я расчистил для вас место?

— Это бесполезный спор, об этом давно сказано и гораздо убедительнее, — вставил Гэс Уэбб. — Во всяком случае короче. Я сторонник функциональной экономии.

— Где об этом сказано? — поинтересовалась у Тухи Лойс Кук.

— «Кто был ничем, тот станет всем», сестричка.

— Гэс груб, но мудр, — сказал Айк. — Он мне нравится.

— Пошёл ты… — сказал Гэс.

В комнату вошёл дворецкий Лойс Кук. Это был представительный пожилой мужчина в строгом костюме. Он сказал, что пришёл Питер Китинг.

— Пит? — весело отреагировала Лойс Кук. — Конечно же, веди его сюда, не мешкая.

Китинг вошёл и остановился, оторопев при виде сборища.

— Э-э… привет всем, — сказал он без энтузиазма. — Я не знал, что у тебя гости, Лойс.

— Это не гости. Проходи, Пит, садись, налей себе чего-нибудь. Ты всех знаешь.

— Привет, Эллсворт, — сказал Китинг, обращаясь к Тухи за поддержкой.

Тухи махнул в ответ рукой, поднялся и устроился в кресле, с достоинством положив ногу на ногу. Все в комнате машинально изменили позу в присутствии вновь прибывшего: выпрямили спины, сдвинули колени, поджали губы. Только Гэс Уэбб остался лежать как раньше.

Китинг выглядел собранным и красивым, вместе с ним в комнату вошла свежесть продутых ветром улиц. Но он был бледен и двигался замедленно и устало.

— Прошу простить моё вторжение, Лойс, — сказал он. — Мне нечем было заняться, и я чувствовал себя чертовски одиноким, вот и решил заскочить к тебе. — Он слегка запнулся на слове «одиноким», произнеся его с извиняющейся улыбкой. — Дьявольски устал от Нейла Дьюмонта и его компании. Хотелось общения, какой-нибудь пищи для души, так сказать.