Известно, что пилоты-самоубийцы, как и в случае с лейтенантом Сэки, гордились своей ролью, те, кого обошел очередной приказ, были полны сожалений. О какой-то недобровольности не могло быть и речи. (Однако впоследствии, после сражения за Окинаву, все чаще использовался добровольно-приказной метод, и, соответственно, энтузиазм самоубийц заметно ослаб). Как правило, на задание не назначались летчики, у которых были жены и дети, так что последние письма отправляли родителям, братьям и сестрам. Нехитрое лично имущество дарили друзьям по отряду. В этих людях жила не столько понятная для европейца ненависть к врагу или желание отмстить за погибших товарищей, — всего больше было желание выполнить долг, отплатить добром за все, что сделала для них страна, защитить возвышенное и прекрасное.

Вот отрывок из предсмертного письма Исао Мацуо (его тоже приводит А. Моррис): «Как благодарен я за эту возможность умереть по-мужски! От всего сердца я благодарю своих родителей, заботившихся обо мне постоянными молитвами и сердечной любовью. Я благодарен также командиру нашей эскадрильи и старшим офицерам, присматривавшим за мной, как если бы я был их собственным сыном, и обучавшим меня столь тщательно. Благодарю вас, мои родители, за те двадцать три года, в течение которых вы заботились и направляли меня. Надеюсь, что то, что я совершу, в какой-то мере воздаст за то, что вы для меня сделали».

А. Моррис приводит множество иных, поражающих воображение примеров.

«Во время сбора на авиабазе Сёбу один из пилотов спросил командующего Накадзима, существует ли в Ясукуни какая-либо субординация в соответствии со званием.

«В святилище Ясукуни нет никакой субординации, — ответил я. — Первенство определяется лишь по времени прибытия».

«Тогда я буду выше вас, командующий, потому что вам придется послать много летчиков до собственного вылета».

«Послушайте, что мы сделаем с командующим, когда он доложит о прибытии в Ясукуни?»

«Давайте назначим его сержантом — дежурным по кухне!»

Это предложение было встречено одобрительным хохотом.

«Неужели вы не можете подыскать для меня ничего получше?» — спросил я.

«Ну, хорошо, тогда — офицером, дежурным по кухне», — сказал предлагавший, и они снова разразились хохотом».

Важной оказывалась даже не победа. Рискну привести еще один крупный отрывок из книги А. Морриса — только лишь для того, чтобы мы могли ощутить грань, навсегда отделяющую не европейца от японца, а старый мир, который упорно не желал уходить без боя, от нового — мира западного индивидуализма, свободы и рационального разума — наивысших ценностей, когда-либо выработанных человечеством на всем протяжении истории. На самом деле, не надо считать камикадзе явлением чисто японским, и уж, тем более, связанным с религией синто или буддизмом (были среди них и атеисты). Русские белогвардейцы, идущие в «психическую атаку», встав в полный рост, Дон-Кихот, сражающийся с ветряными мельницами, южноамериканские индейцы, готовые умереть от голода, но не идти на сговор с «белым человеком» — все они принадлежали уходящему миру, все они сродни камикадзе. Снимем перед нашими противниками шляпы — они сделали все, что могли. Нам бы научиться защищать свой мир и свои ценности хотя бы с долей их упорства…

«Когда лейтенант Нагацука решается выразить некоторые сомнения относительно предложения одного из своих коллег таранить американские «В-29» своими истребителями «Ki-27» по причине минимальных шансов на успех, молодой человек вспоминает о самурайском принципе чести: «Ты придаешь слишком большое значение жизни. Представь, что исчез весь мир, кроме тебя. Неужели ты действительно продолжал бы жить? Если у человеческой жизни и есть какое-то важное предназначение, то это только из-за определенных отношений с другими живыми существами. Отсюда возникает принцип чести. На этой идее основана жизнь, примером чего служит поведение наших древних самураев. В этом суть Бусидо (Пути Воина)… Если мы будем цепляться за свои жизни, мы в конце концов потеряем самоуважение. В этом мире есть два типа существования: у животных, которые просто следуют своим инстинктам, и у людей, которые сознательно посвящают свои жизни служению чему-то вне их… Если бы человек просто существовал, каким бы тягостным это было! Вовсе не разум может подсказать нам значение жизни или смерти…»

Чаще всего, камикадзе становились студенты, призванные в армию, притом, как правило — студенты гуманитарных, а не технических факультетов. Особых технических знаний от них и не требовалось — нужно было лишь правильно упасть.

Белый шарф, повязка на лбу с символом восходящего солнца таковы были особые отличия их формы. Иногда под одеждой носили магический оберег «сэннинбари» («пояс с тысячью стежков»). Эти пояса готовили матери воинов: молодые девушки, соседки и просто проходившие по улице, должны были сделать по стежку. Проводы обставляли скромно, в последнюю трапезу непременно включалась небольшая порция сакэ — скорее, не в качестве «ста грамм для храбрости», это больше походило на ритуальное возлияние.

История о последнем завтраке камикадзе приведена в книге А. Морриса по воспоминаниям лейтенанта Нагацуки: «По словам офицера, нами командовавшего, в тот год император отказался праздновать Новый год обычным способом. Правительственные лица и высшие военные командующие, которые обычно появлялись в своих пышных парадных одеждах, чтобы засвидетельствовать свое почтение по этому случаю, не были приглашены. В полдень адъютант принес Его Величеству белый деревянный поднос с чашей сваренного риса и красными бобами, кусочком жаренного морского леща и фляжкой сакэ. Весьма скудно! «Ваше Величество!- почтительно сказал он. — Вот то, что дается нашим пилотам-камикадзе перед моментом их славного отправления».

Император взглянул на него глазами, полными слез. Затем он резко встал и вышел из комнаты, не притронувшись ни к одному из блюд. Около часа он бродил в одиночестве по саду, который в то время пришел в запустение и покрылся сорной травой. Без сомнений, он размышлял о будущем своей страны, а также — об искренности и патриотизме пилотов-камикадзе. «В этом году, — сказал нам наш командир, — свое почтение Его Величеству выразили только бойцы камикадзе…»

Командующий выступал с коротким напутствием, били барабаны, наземная команда отдавала честь — и самолет взлетал для своей последней атаки. Самоубийственными эмоциями были заражены все. В книге «Благородство поражения» приводится такой случай из воспоминаний капитана Накадзимы: «Был один ремонтник, который непременно тщательнейшим образом чистил и полировал кресло пилота в каждом самолете камикадзе, какой ни обслуживал. По его суждению, кресло было для пилота гробом, и в этом смысле на нем не должно было быть ни пятнышка. Один из тех, кому была оказана эта услуга, так приятно удивился, что позвал и поблагодарил своего благодетеля, сказав, что чистота в самолете очень много для него значит. Глаза ремонтника помутнели от слез и, не будучи в состоянии что-либо сказать, он бежал рядом с самолетом, выруливавшим на дорожку, держась рукой за плоскость крыла».

«Никогда не уклоняйся пред лицом смерти. Если сомневаешься — жить или умереть, — всегда лучше умереть…» — такова философия лейтенанта Садао Фудзимары. Но смерть есть смерть, и на американских кораблях, которые остались на плаву после атак камикадзе, находили разорванные взрывами останки нилотов…