Варвара всегда знала, что все вокруг любуются ими. Но тут уже произошел какой-то апофеоз!

Затем взрослые очнулись и представились, правда, их имена тут же вылетели из Варвариной головы. Она только запомнила, что девочку звать Вероника.

Девчонка, ей было лет четырнадцать, зычно провозглашала перед дежурным:

– Какое имеете – вы – право – арестовывать – людей – тридцать первого числа? Потому что право на митинги и собрания записаны в тридцать первой статье нашей Конституции? Только поэтому? Несанкционированный митинг – тут какой-то бред! Как можно не разрешать встречу! Митинг – это по-английски просто встреча! Друзей на улице! На улице каждый может встретиться и говорить!

Дежурный в мундире и при фуражке, стоя за барьером в профиль, смотрел прямо перед собой, в стенку, и хранил молчание.

– В Конституции записано, что мы как бы свободные люди в свободной стране!

На десятый крик дежурный отхаркался и монотонно ответил, что типа того, обращайтесь в Конституционный суд. В Гаагу. Ничего не знаю.

– Свободу узникам совести! – провозгласила Вероника и оглянулась. – Ой, привет! Ой ти какой холёсий! Кто присёл!

Она тут же засмеялась, взяла на руки Саню и замолкла.

Вероника была довольно крупная девочка в очках и, когда она так приветливо улыбалась, то неуловимо напоминала Валерию Новодворскую. Как говорится, сквозь мягкие черты юности проглядывало ее твердое будущее.

Варвара сняла с детей шапки, шарфы и варежки, расстегнула на них куртки и усадила за стол. Вероника пристроила Саню, подложив под него свою шубу.

– Ну передачу-то примите, – мягко говорила дежурному мама Ивана, протягивая через барьер большой, туго набитый пакет. – Тут вода и пирожки, самое необходимое. Они же пить хотят! Голодные! Новый год же!

Мент, мельком взглядывая, как петух, боковым зрением на происходящее, отвечал, что не положено.

Дети долго не усидели, они начали бегать по помещению и прятаться под столом. Потом они что-то заметили, скопились у барьера, где каменно стоящий дежурный в фуражке охранял проход, и воззрились на его кобуру, перешептываясь. Мелкий Санёк даже потянулся потрогать.

– Макаяв, – сказал Санёк. Он почти уже коснулся пальчиком кобуры, но мент придержал ее повыше, сделав движение своим полным бедром, а потом, как луна за тучу, частично зашел за барьер.

– Не, не «макаров», – отвечала Полинка.

Тут хлопнула входная дверь, и мент воскликнул:

– Уберите детей! Быстро!

Варвара подскочила и отвела потомство снова за стол.

Группа милиционеров ввела в отделение людей – двух мужчин и женщину, по виду продавцов с рынка.

Их пропустили за барьер, и они исчезли за поворотом.

Юная Вероника опять завопила:

– Почему тех пустили, а нас нет? Нарушение Конституции!

– Да! – воскликнул папа. – Мы тоже имеем все права пройти и узнать, что с нашим сыном! Где он и что с ним творят тут, понимаешь! Почему не пускаете? А? Молчите?

Этот отец семейства в момент произнесения речи стал удивительно похож на свою дочь, особенно низким голосом, большим выразительным ртом, очками и какой-то многозначительной полуулыбкой. Ему не хватало только прически «каре» с челкой.

На что дежурный, убравшийся полностью за барьер (дети снова подошли близко к кобуре), обозленно отвечал:

– Та че, та то не люди были, а преступники! Вы че вообще, не понимаете, где тут находитесь?

Пораженные посетители вытаращились, и, видимо, каждый стал вспоминать, какие они были внешне, те преступники.

Воодушевленный мент продолжал:

– И вы че тут распускаете здесь по отделению детей! Не положено! Вообще тут нельзя, сказано?

Варвара оттянула ребят и опять усадила их за стол:

– Будете рисовать?

Потомство молчало.

Варвара порылась в сумке и вдруг увидела на барьере кипу листочков.

Она подошла и взяла оттуда сколько взялось со словами:

– Можно я напишу заявление?

Потому что если лежит кипа бумаги, то она лежит для того, чтобы на ней писали, верно же?

– А ручку можно?

Дежурный без слов, но со страдальческим выражением лица, не глядя, протянул ей казенную ручку. Видимо, тут существовал непреложный закон, право посетителей требовать письменные принадлежности.

– А еще ручку можно?

Дежурный покопался у себя на столе и выдал карандаш.

Варвара разложила перед детьми добытое. Они нехотя начали чиркать по бумаге.

– А мне? – завопил Санёк. Он уже готов был заплакать.

Сестра Ивана нашла ему в своей сумке толстый черный фломастер.

Младшая обиделась, что ей достался простой карандаш, и она стала бормотать:

– Я этим франым карандафом не буду рифовать, бы-линн.

(Дети посещали садик и частенько приносили оттуда новые слова.)

Тем временем мама Ивана спросила охранника, как его зовут.

– Семен, – неожиданно для себя пискнул он и затем от души отхаркался.

– Сеня, вот поешьте. Я напекла пирожков. И есть шоколад. Вы, наверное, стоите тут до утра? Как же не повезло вам! В новогоднюю ночь!

– А, – махнул рукой мент, который, видимо, уже давно перебирал в уме все несправедливости, учиненные над ним начальством.

– Поешьте, а то мы хотим передать тут кое-какую еду сыну, он тоже с утра не ел.

– Да не положено, – отвечал хмурый Семен.

– Вам пирожка же можно? – не отставала мамаша арестанта.

– Не, – и мент даже отвернулся, чтобы не видеть пухлый прозрачный пакет, который Ванина мама поднесла повыше и приоткрыла.

По казенному помещению поплыл сдобный запах.

– Ну нельзя так нельзя, – согласилась Ванина мама и во мгновение ока накрыла на стол. Горка пирожков на пакете, литровая банка салата оливье, нарезанная сырокопченая колбаса, ломтики сыра, свежий батон… А также вафельный торт и кулек шоколадных конфет. Потом она выложила пластиковую посуду.

Семья Варвары и Ванина родня приступили к делу. Полинка, Маруся и Вероника налегли на конфеты, Санёк же сидел давился пирожком, который мать сунула ему в приоткрытый рот, пока он рисовал домик и елку.

– Ешьте, ешьте, ребята, – сказала мама Вани. – Празднуем Новый год.

Правда, в ее глазах, как непролитая слеза, стоял вопрос, чьи это дети (Ванины?) и куда влип Иван, если они не его.

Она не отрываясь смотрела на пирующих. Иван-то тоже у нее был белесый.

– Пить хочу, – с полными щеками произнес Саня.