уловить, о чем речь. Потом я заметил, что шепотом разговаривал с подчиненными не только он. Познакомившись некоторое время спустя и с другими начальниками, я отметил, что все они вещали на грани слышимости. Оказывается, это шло от сознания собственной значительности. Мол, нечего глотки драть, пусть тужатся и ловят указания. На то они и нижестоящие.

Второй сюжет заключался в следующем. Хрущев в то время как-то обмолвился, что образование должно быть с производственным уклоном, чтобы из школы выходили не белоручки, а молодежь, подкованная знанием каких-либо ремесел. А раз вождь сказал, значит, велела партия, значит, надо выполнять. И министр рассказал сюжет. Не знаю, сам ли он его сочинил или его кто-то надоумил, но рассказывал Михайлов хоть и тихо, но с вдохновением:

— Представляете, в гостиницу районного центра приехала бригада студентов строительного техникума, чтобы отремонтировать сельскую школу. И одновременно в эту же гостиницу приехала футбольная команда из какого-то поселка играть матч в совхозе. Им подали автобусы, но перепутали. И футболистов привезли на строительство сельской школы, а студентов техникума — на совхозный стадион. И что же?! Футболисты замечательно отремонтировали школу, а студенты превосходно сыграли в футбол! — И Михайлов победоносно посмотрел на меня.

Я сидел ошарашенный, выпучив глаза… Потом я с тоской подумал, что первый день путевки пропал, ибо мы попадем в Малеевку только поздним вечером. И еще я подумал: Зоя была права, когда говорила, что не надо ходить к министру. Кстати, почему-то все мои три жены были в этих вопросах умнее меня. И не только в этих.

С тех пор я усвоил, что слова «министр» и, скажем, «светлая голова», или же «министр» и «умница», или же «министр» и «широкий кругозор», или же «министр» и «личность» совсем не синонимы. Они, эти слова, не находятся в близком родстве и даже просто в родстве. К таким грустным выводам я пришел, познакомившись позднее еще с несколькими руководителями нашего кинематографа, редакторами газет, цековскими начальниками и шефами телевидения. Опыт общения с Огурцовыми освободил меня от наивности и остолопства…

* * *

Кстати, вспоминается байка Эйзенштейна. Сергей Михайлович рассказывал мне:

— Понимаю, что надерзил министру, вел себя чересчур строптиво, вызвал гнев и раздражение. Понимаю, что пора мириться, просить прощения, целовать руководство в то, на чем они сидят. Звоню по телефону и открыто заявляю о своих намерениях. Мне назначают встречу. Вхожу в начальственный кабинет, умильно улыбаюсь, добрый и раболепный. Покорнейше прошу снять штаны. Начальник весь светится. Он поворачивается ко мне задом и спускает брюки. Я становлюсь на колени, приближаюсь к заветной ягодице, готовлю губы и… в последнюю секунду кусаю!

* * *

Из работы на студии документальных фильмов. Оператор Зиновий Фельдман, снимавший что-то в Киргизии, получает от режиссера Ирины Венжер телеграмму-задание:

«Снимите без излишнего размусола двтч беркут пикирует на лисицу убивает ее уносит облака тчк Венжер».

* * *

В январе 1957 года в нашу страну приехал Чжоу Эньлай, второй человек в Китае. Это была эпоха, когда «Сталин и Мао слушали нас!..». В честь китайского вождя в Кремле закатили огромный прием. И я впервые получил приглашение, впервые оказался среди тех, кто считался цветом нации. Не скрою, я был приятно взволнован. С туалетами скверно, идти на прием не в чем. Но голь на выдумки хитра — жена вырядилась в элегантный костюм, одолженный у подруги. Меня экипировали коллективно — как говорится, с миру по нитке, — мы в эту пору отдыхали в Малеевке. Так что я напоминал в смысле одежды «сына полка». В частности, помню — галстук на мне принадлежал превосходному художнику, потрясающему парню Давиду Дубинскому. Меня пригласили на кремлевское сборище, потому что я «попал в обойму». «Карнавальная ночь», которая только вышла на экран, была тогда у всех на устах…

Шествуя на кремлевский прием в потоке суперзнаменитостей, таких как Сергей Образцов и Александр Корнейчук, Ольга Лепешинская и Михаил Чиаурели, Тихон Хренников и Юрий Завадский, Сергей Михалков и Роман Кармен, Эмиль Гилельс и Сергей Бондарчук, я чувствовал себя приобщенным к сливкам общества.

Мы с Зоей, приодетые с чужого плеча, тем не менее нарядами не выбивались. Мы стояли в толпе светил и чувствовали себя среди них чужими. Светила сбивались в кучки, непринужденно беседовали и явно чего-то ждали. Все были как бы на стреме. Мы с Зоей простодушно решили, что все напряжены в ожидании появления Чжоу Эньлая и Хрущева. Мы тоже принялись ждать неведомо чего. Стоять было скучно. Нас никто не знал, мы ни с кем не были знакомы. Поэтому знаменитости к нам не подходили и в беседу не вступали. Мы тупо торчали, окруженные шикарным бомондом. Неожиданно проследовавший мимо кинорежиссер Григорий Александров поздоровался с нами — оказывается, он меня знал — и представил нас самому Булганину, который милостиво пожал нам руки. Я был очень польщен. Через два или три дня после банкета выяснилось, что Булганин уже снят с поста Председателя Совета Министров СССР. Кстати, с комедиографом Григорием Александровым я больше никогда в жизни не встречался и не разговаривал. Судьба нас больше не сводила.

Наконец по радио последовало приглашение гостям направиться в Георгиевский зал к накрытым столам. И тут я понял, чего ждала расфуфыренная массовка: она ждала сигнала. Народные артисты и лауреаты, классики литературы и балета, корифеи живописи и оперы, мастера кинематографа и музыкальные маэстро — их было около тысячи человек — стремительно рванули к столам. Мы с Зоей не успели оглянуться, как остались одни-одинешеньки. А еще секунду назад в глазах рябило от прославленных лиц. Мы тоже двинулись в Георгиевский зал к столам, да где там. Мы все время упирались в декольтированные спины, в оголенные плечи, в дорогие пиджаки, в меха и в зады, зады мужские и женские. Толкаться и пропихиваться к угощению было неловко — все-таки закусывали люди, известные всей стране. То ли они заранее готовились к банкету и не ели в связи с этим несколько дней, или же неизвестное тогда слово «халява» имело над сытыми, обеспеченными людьми столь неодолимую силу? Во всяком случае, уже немолоденькие звезды проявили поистине спринтерскую прыть. Над Георгиевским залом плыл плотоядный гомон: стук тарелок, звон бокалов, лязганье жующих челюстей, нечленораздельные восклицания… Когда минут через тридцать нам все-таки удалось пробиться к столам, они представляли печальное зрелище: объедки, остатки, останки. Я даже не могу рассказать вам, дорогой читатель, о меню своего первого Кремлевского бала. Никакая фантазия не смогла бы восстановить того, чем полакомились первачи. Думаю, саранча позавидовала бы голодной