ленинградская делегация «противопоставила себя всей партии»: «Об этом факте ни один порядочный большевик не мог молчать. Сознательные партийцы на восьмой год революции должны стать на определенную точку зрения. Губком, „Ленинградская правда“, райком, бюро кол<лекти>ва (головка) говорят, если хотите защищать 100 % ленинизм, поддерживайте ленинградскую делегацию. Но после того, как было ясно, что [она] хочет, большинство членов нашего коллектива решили осудить действия делегации. Вот та обстановка, в которой стал вопрос о перевыборах бюро, о созыве собрания коллектива и инициативных групп»[1177].

Зиновьевцы излагали свою версию информационной войны перед симпатизирующей им ленинградской контрольной комиссией: «Отдельные товарищи в административном порядке распространяют различную литературу помимо местных партийных организаций и без всякого участия их, что деморализует не только отдельных членов ВКП(б), но и местные парторганизации в целом». В Василеостровском районе студенты «ходят по цехам и в присутствии партийных рабочих выспрашивают членов партии, за кого они, за большинство или за ленинградскую организацию – это не нормально»[1178]. Контролируемый Зиновьевым райком требовал сдачи материала, но получал ответы в том духе, что «тов. Шверник и Москвин заявили не нарушать старого порядка распространения литературы, т. е. через ГПУ»[1179]. Съездовская литература в университете, жаловался Рыбин, распространяется не через бюро коллектива, а через заведующего парткабинетом: «Члены коллектива просили литературу у меня и у других членов бюро. Я просил в райкоме и в губкоме. Там каждый раз говорили, что литературы нет, ее нам не дают. Я до сих пор не понимаю, почему нашему бюро не давали литературу, а распространяли ее через голову бюро. Ни один коммунист не может сказать, что бюро отказывалось от распространения литературы, потому что ему этой литературы никто не давал»[1180].

Готовя объяснительную записку «К вопросу о так называемой инициативной группе в коллективе Коммунистического университета им. Зиновьева», Вавилин видел вещи иначе: «Рыбин и ему подвластное бюро старались изобразить изменения в настроении студенчества по отношению к ленинградской делегации на XIV партсъезде, как результат дезорганизаторской работы так называемой „инициативной группы“. Это совершенно не соответствует действительности. Поскольку я был одним из участников последних событий, считаю необходимым изложить то, что мне известно. <…> До 28 декабря среди студенчества не наблюдалось каких-либо заметных изменений. Все внимательно следили за ходом работы XIV съезда, обсуждали поднятые в дискуссии спорные вопросы. <…> В эти дни я работал в парткабинете. Туда постоянно заходили студенты читать газеты и бюллетени XXII губернской партконференции. Туда же принесли 30 декабря первую пачку литературы съездовской и с моего разрешения стали там ее распределять. Откуда и кто принес первый раз литературу, я не видел, помню, что при распределении был тов. Резаев, потом тов. Скляров, приносил потом литературу и целый ряд других товарищей. С этого момента посещение парткабинета стало беспрерывным. Приходили за литературой, рассказывали все новости, оживленно разбирали все вопросы. Здесь, в беспрерывном потоке приходящих за литературой, и возникла так называемая „инициативная группа“».

Та сторона, которая контролировала доступ к материалам съезда, пользовалась и превосходством в общественном мнении в университете. Вавилин уточнял: «Распространение литературы через парткабинет вела не „инициативная группа“, а это делали сами студенты, при моем согласии и при моем участии как заведующего парткабинетом». Итак, инициатива принадлежала низам, и вдохновлял ее автор записки[1181].

Отвергая эту версию с негодованием, бюро коллектива высказывалось «против дезорганизаторских действий каких бы то ни было групп, если они идут через голову парторганов, не считая для себя обязательным решения не только первичной парторганизации, но и высших (райкома, губкома). Такая работа не укрепляет единство ленинской партии, а только разрушает его»[1182]. Вспоминались «Особые примечания» Рыбина в отношении характеристики Вавилина: «Крестьянская психология и отпечаток старой средней школы еще есть, что видно из работы партийной и сейчас. <…> Тов. Вавилин имеет большие способности к научной работе, но эти способности не будут полезны партии, если он останется в комуниверситете. Университет не даст ему должной пролетарской выварки, как не бывшему в производстве. Его замкнутость и склонность к теоретическому углублению при дальнейшем пребывании в университете… безусловно выльется в самые уродливые формы, вредные для партии»[1183]. Рыбин гордился своей пророческой характеристикой и теперь имел повод тащить Вавилина в контрольную комиссию.

«Ярославский не забывает прилепить ленинградской организации ярлык „оппозиции“, – писала «Ленинградская правда». – Эта наклейка ярлыка нужна, чтобы… заранее оправдать все фракционные приемы борьбы. <…> Пролетарии-ленинцы… не испугаются этой пустой фразы»[1184]. Газета отрицала какое-либо инакомыслие и в свою очередь педалировала чуть более мягкое понятие – «уклон», обрушивая его на сторонников Москвы: «Ленинградскую организацию и ее резолюцию на XIV съезде хотят обвинить в „оппозиции“, в борьбе против общепартийной линии, в „фракционности“. Это серьезные обвинения, в которых нужно разобраться по-деловому. <…> Октябрьский пленум ЦК не предъявлял ленинградской организации и ее руководству обвинения в переоценке середняка. <…> С выступлением на Московской партийной конференции дело приняло противоположный оборот: представители и защитники уклона Слепкова – Богушевского получили в свое распоряжение трибуну центрального органа партии. <…> Вместо сплочения сил ленинцев получается блок одной части ленинцев с определенным уклоном против другой части ленинцев, представленных прежде всего ленинградской организацией…»[1185] Два дня спустя газета продолжала утверждать, что расхождения в среде ленинцев можно изжить, если будет готовность «отсечь действительно небольшевистские уклоны». Ряд представителей кулацкого уклона Богушевского – Слепкова выступил в печати в странной роли обвинителей ленинградской организации в «ликвидаторском безверии», что в Ленинграде вызвало протест[1186].

Центральный райком отказывал в созыве партсобраний для обсуждения поведения ленинградской делегации, поясняя, что съезд еще не закончен, и обещал в должное время выслать докладчиков и содокладчиков в каждый коллектив. «Необходимо выслушать обе стороны, также иметь документы, по которым можно было бы опираться, а поскольку этих документов нет, – нужно повременить, чтобы не было раскола»[1187]. Тойво сказал, что «ставить этот вопрос через голову райкома нецелесообразно, вредно, и инициативную группу нужно разбить»[1188]. Счетовод Суконкин Н. Ф. комментировал в своем дневнике: «У нас в партийном Ленинграде чувствуется повышенная нервозность партруководства, что-то нездоровое в тех, я бы сказал, полупровокаторских приемах некоторых руководителей, которыми они стараются удержать Ленинград… создать абсолютный, „на веру“ авторитет нашей делегации»[1189].

29 декабря Минин выступил на собрании одного из крупнейших предприятий Московско-Нарвского района, фабрики «Скороход», с докладом о работе съезда. Минин защищал содоклад Зиновьева, критиковал аппаратные игры Сталина как противоречившие ленинской традиции в партии, намекал на близость генерального секретаря к Троцкому. В отношении спора ленинградской делегации с ЦК он