борьбе за изоляцию кулака путем установления прочного союза с середняком»[1151].

Зиновьев использовал уставное право на содоклад (такого не было с VII партсъезда) и обрушился на политическую линию москвичей. «Некоторые товарищи», говорил он, пытались «объявить нэп социализмом», тем самым превознося капиталистические отношения[1152]. Крупская критиковала Бухарина за «неправильное понимание нэпа», особенно придираясь к лозунгу «Обогащайтесь!», обращенному «к тому слою, с которым мы боролись во время революции»[1153]. Не последнее место занимал и организационный вопрос. Каменев выступил за возвращение подконтрольного Сталину Секретариата ЦК к его первоначальному состоянию исполняющего органа и возрождение полновластного Политбюро: «Мы не можем считать нормальным и думаем, что это вредно для партии, если будет продолжаться такое положение, когда Секретариат объединяет и политику и организацию и фактически предрешает политику»[1154].

Выступая в Выборгском районе, Бухарин удивлялся тактике оппозиции, которая сводилась к тому, «чтобы в ячейках говорить в четверть голоса, на районах вполголоса, а на съезде полным голосом».

«На районных конференциях у вас, в Ленинграде, говорилось так: „Мы – за Центральный Комитет… наш Центральный Комитет превосходнейший“… Но вот, говорилось вначале, есть Богушевский; потом через некоторое время, через некоторое количество часов и дней заявили, что подлежат обстрелу Богушевский и Бухарин, причем Саркис иронически это мотивировал тем „остроумным“ соображением, что обе фамилии начинаются на „Б“. <…> На губернской конференции более резко ставился вопрос; говорили, что, конечно, ЦК прав и проч., но есть „некоторые“ среди ЦК, в первую очередь, опять-таки – Бухарин, которых нужно изо всех сил обстрелять. В речах уже делались намеки на ряд разногласий внутри ЦК, но в резолюции, которую вынесли на вашей губернской партийной конференции, было сказано, что губернская партийная конференция – за ЦК, что губернская конференция одобряет деятельность ЦК и проч.» На партийном съезде, наконец, «начинается постепенное, так сказать, саморазоблачение»: «Но содоклад по отчету ЦК есть огромной важности политическое выступление.

Что значит содокладчик? Это значит, что он должен развивать другую систему политических взглядов. Против кого? Против Богушевского? Но ведь не Богушевский делал доклад. Может быть, против Бухарина? Но ведь не Бухарин делал доклад. Делал доклад Сталин. От имени кого? От имени Центрального Комитета. Содокладчик – против кого? Против Центрального Комитета»[1155]. Томский говорил в ироническом ключе: «У него [Петра Залуцкого] получается так, что он не говорил вообще против ЦК, а только против Сталина, против Молотова, против Бухарина и т. д. Как говорится: „не вмер Даныло, а болячка его задавыла“. (Смех.) „Мы, мол, не против ЦК, а против поименного ЦК“»[1156]. На самом деле, кипятился заведующий агитационно-пропагандистским отделом Московского комитета партии Мартемьян Никитич Рютин, «мы имели сплоченную группу товарищей из одной организации, которые противопоставляли себя всей партии и всему съезду. Группировка на съезде была налицо»[1157]. «В отличие от всех прошлых оппозиций, новая оппозиция выявила разногласия в самом ленинском ядре ЦК», – добавляли другие[1158]. «Левая фраза прикрывает правую политическую программу»[1159]. «…Каменев и Зиновьев, – отмечал начальник политического управления РВС и РККА СССР Андрей Сергеевич Бубнов, – и вся оппозиция 1925 года попали в идейную кабалу к Троцкому»[1160]. По мнению Н. Мандельштама, «иронией судьбы является то, что вожди новой оппозиции сейчас вынуждены отказаться от всего, что ими было сказано за эти два с лишним года. <…> Бунт против партии небольшой кучки оппозиционеров это еще не раскол… а политическое самоубийство отколовшихся»[1161].

Не умаляя своей роли в событиях на съезде, Зиновьев объяснит поведение ленинградской организации бескомпромиссностью молодых леваков, так называемых безвожденцев: «Группа главным образом комсомольцев, игравших вообще крупнейшую роль во всем выступлении на XIV партсъезде, хотя я больше всех носил вину именно своими колебаниями во время XIV съезда, но меня больше выталкивали, чем я сам. Накануне открытия XIV партсъезда, в момент, когда по инициативе покойного тов. Дзержинского собралось расширенное Политбюро и вызвали меня с Каменевым, где сказали, что „завтра открывается съезд. У нас громадное большинство, вас побьют, мы предлагаем не выступать с содокладом, не поднимать борьбы на съезде, не трясти партию, а подчиниться“. Нам сказали: вы откажитесь от содоклада, перемените состав редакции и выдайте [Саркиса и] Сафарова, т. е. отрекитесь политически… Саркис был одним из крупнейших работников, Сафаров был агитатором и редактором, а также главной опорой. Эту оценку давали не только молодежь, но и безвожденцы. В чем заключалась психология тогдашней группы? Нам молодежь казалась тогда ценной, там была нэповская накипь тогдашней молодежи, которая подхватывала каждое слово против партии и ее руководства. Уже к самому моменту XIV съезда мы достигли с ними компромисса с тем, чтобы отвергнуть компромисс политический, и я отверг, и Каменев, и все товарищи отвергли предложение накануне XIV съезда, сделанное Дзержинским и встретившее сочувствие всех членов бюро, чтобы удержать компромисс безвожденцев»[1162].

В резолюции по отчету ЦК съезд одобрил курс на построение социализма в СССР в условиях капиталистического окружения. Содоклад Зиновьева был отвергнут большинством в 559 голосов против 65. «На съезд ленинградская делегация отправилась, как на праздник, – вспоминал Полетика, – не представляя себе реальной силы Сталина в партии и в ее аппарате. Итоги голосования… были потрясающе неожиданными для зиновьевцев. Только сейчас, после XIV съезда, они уяснили себе, и то не полностью, огромную власть Сталина в партии». Когда начали поступать новости со съезда, «в редакции „Ленинградской правды“ наступили растерянность и зловещее затишье. Сотрудники партийного отдела ходили точно прибитые. В редакции пытались умалить размеры поражения и говорили: „На съезде нас победил аппарат партии, но рядовые члены партии за нас“»[1163].

Страсти бушевали вовсю. Сергей Миронович Киров, первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, писал жене 24 декабря: «Из газет ты узнаешь, что на съезде у нас идет отчаянная драка, такая, какой никогда не было. Читай аккуратно „Правду“, будешь в курсе дела»[1164]. «Раздевать друг друга перед всей страной, перед всем миром, – зачем это, в чью это пользу?» – ужасался Анастас Иванович Микоян, секретарь Северо-Кавказского крайкома партии[1165].

24 декабря 1925 года стали ясными положение сил и позиция зиновьевской группы, гласят анонимные «Заметки участника борьбы с оппозицией»[1166]. Используя перерыв в работе съезда, утром этого дня в Ленинград вернулись 80 членов городской делегации. Они получили директиву, известную под названием «Ход событий», о том, в какой последовательности излагать о ситуацию в партии в своих выступлениях:

1. XXII губпартконференция и все, что с ней связано. «Зиновьев сделал доклад в ЦК так… что даже Ярославский признал его