Количество авианалетов на Германию и в самом деле резко снизилось именно 17 декабря, но не вследствие успехов люфтваффе, а из-за начавшегося в предыдущие сутки крупного контрнаступления вермахта на западе. В зачитанном накануне сражения заявлении Рунштедт воззвал к войскам: «Солдаты Западного фронта! Пришел ваш великий час. Мощные ударные армии выступают против британцев и американцев. Больше я ничего говорить не буду. Вы сами всё понимаете – всё или ничего!» Склонный не спешить с эффектными вестями, чтобы поразить воображение общественности наверняка, Геббельс придержал прессу. Первое сообщение о наступлении прошло короткой строкой в сводке вермахта по радио 18 декабря. Газетные заголовки запестрели давно ожидаемой вестью только на следующий день. Но даже Völkischer Beobachter обошлась без обычного напыщенного тона, ограничившись упоминанием о «наступлении на западе». Люди радовались и поражались сохранившейся у вермахта способности разворачивать крупные наступательные действия; многие чувствовали себя «освобожденными от гнетущего бремени». Когда 6-я танковая армия СС Зеппа Дитриха ударила на север, а 5-я танковая Мантойфеля прорвала американские рубежи и двинулась в направлении городка Бастонь на юге, в отчетах для имперского министерства пропаганды фиксировали радостную реакцию людей – «ливень после долгой засухи». В Берлине почти все положенное по карточкам на Рождество крепкое спиртное оказалось поглощенным под радостные тосты за «рождественский подарок фюрера»[998].

Отрезанный вместе с остатками группы армий «Север» на территории Курляндского полуострова, Курт Оргель свидетельствовал, что даже закаленные старики-ветераны не могли сдержать возгласы: «Эх, вот бы и нам оказаться там!» Как установил Курт, отслеживая по карте развитие наступления, в ходе кампании 1940 г. его батарея двигалась по той же дороге из Люксембурга. 21 декабря до него донеслась весть, будто на западе в плен попали 20 тысяч американцев. А по сообщению Эрнста Гукинга, количество военнопленных достигало 60 тысяч человек. Одно не подлежало сомнению – наступление положило конец изматывавшим налетам на их предмостный плацдарм в эльзасском Иссенайме. Как только потоком хлынули радостные донесения, в Министерстве пропаганды сразу осознали крайнюю опасность любых аналогий с быстрым завоеванием Франции в 1940 г. Геббельс тотчас принялся остужать пыл населения, отправив переодетых шпиков на улицы готовить народ к куда более скромным успехам. Теперь, когда надежда вдруг запылала в сердцах вновь, в Райхенберге, Бранденбурге, Дессау, даже в наиболее пессимистичных Гамбурге и Штутгарте людям хотелось видеть стремительную стратегическую победу, способную покончить с войной на западе. Те же самые чаяния возлагались на Атлантический вал в мае и – в меньшей степени – на чудо-оружие осенью. Когда надежда подняла голову в середине декабря, стратегические расчеты оставались практически одинаковыми: если принудить к заключению мира британцев и американцев, все ресурсы вермахта можно будет бросить на Восточный фронт[999].

В действительности собственные мысли Гитлера и его ожидания от наступления в какой-то степени тоже подпитывались подобными народными чаяниями. Предложение Геббельса и японского посла попробовать теперь замириться с Советским Союзом столкнулось с уверенной отповедью: войну на востоке предстоит вести до конца, а мир на западе заключать только с позиции силы. Цель арденнского наступления состояла в выдвижении в северном направлении на захват Антверпена. Если бы удалось отбить порт, британцы и американцы вновь оказались бы связанными необходимостью доставлять все снабжение по суше из далеких гаваней. Такая оптимистическая задумка – демонстрация силы немцев на западе – в случае реализации могла бы заставить западных союзников вступить в переговоры о сепаратном мире[1000].

К 23 декабря немецкие войска вышли к населенным пунктам Бюисонвиль и Сель, откуда до Мааса оставалось не более 10 километров. Но перейти на другой берег атакующие не смогли. Когда в сочельник развеялся туман, прикрывавший немецкие танковые дивизии от бомбежек, Антверпен окончательно превратился в недостижимую цель. Провал наступления признал даже вернейший фельдмаршал Гитлера Вальтер Модель. 5000 британских и американских самолетов принялись бомбить немецкие танковые колонны, аэродромы, артиллерийские позиции и линии снабжения, и 27 декабря Рунштедту осталось лишь констатировать факт: перебрасывать подкрепления на передовую невозможно. Наступление фактически закончилось. Как свидетельствует сравнение союзнических потерь в количестве 76 890 человек с немецкими – 67 461 пленных, раненых и убитых, вермахт в значительной степени сохранил эффективность как боевая сила. Но помочь ему возместить понесенный в ходе операции урон этот гордый факт никак не мог[1001].

Гитлер признавался Альберту Шпееру, что все зависит от арденнского наступления: «Если оно не увенчается успехом, я не вижу другой возможности привести войну к благоприятному завершению». Между тем Шпеер отлично знал, что уголь на электростанции больше не поступает, а потерю источников железа и стали из Франции, Бельгии и Люксембурга покрыть нечем; выпуск оружия в Германии снижался, и ничто не могло остановить это падение. Все больше сил министр вооружения тратил на поддержание в рабочем состоянии железнодорожных сетей и на попытки спасти их от коллапса. Остановив строительство подводных лодок нового поколения, он попытался максимально повысить производство боеприпасов и танков. Положение сложилось куда хуже, чем в ходе кризиса первой военной зимы, когда тоже не хватало угля и стали. Альфред Йодль, выступая в роли гласа фюрера, откровенно признал на совещании с командованием на западе в начале ноября, что у вермахта не хватает «наличествующих войск» для контрнаступления: «В текущей обстановке мы не можем колебаться, ставя все на одну-единственную карту»[1002].

Теперь, разыграв карту, Гитлер и Верховное главнокомандование вернулись к прежней стратегии удерживания фронта. По мере того как британцы и американцы возобновили продвижение на западе, на передовую один за другим летели приказы «Ни шагу назад!», города и городки объявлялись «крепостями», и войска были обязаны защищать их до последнего патрона. Немецкие солдаты, возвращавшиеся на побывку из частей на западе, по-прежнему с горящим взором клялись до Нового года выйти к Парижу – «совершенная чушь», как оценил это Геббельс, приказывая СМИ приступить к тушению накала ожиданий. 29 декабря пресса признала очевидное: наступление фактически выдохлось[1003].