Одежда женщины – не просто украшение; она, как я уже говорила, выражает социальное положение женщины. Лишь проститутка, функция которой сводится исключительно к тому, чтобы служить эротическим объектом, должна выражать себя только в этом единственном качестве; когда-то ее признаками были пышно взбитые волосы, выкрашенные в шафранный цвет, и платье из ткани с яркими цветами, сегодня – это высокий каблук, платье из блестящей ткани в обтяжку, чрезмерный, бросающийся в глаза макияж, резкий, привлекающий внимание запах духов – все это приметы профессии. Любая другая женщина подвергнется порицанию за то, что оделась «как шлюха». Находясь в полной зависимости от своей социальной среды, она должна скрывать свои эротические достоинства или очень сдержанно обнаруживать их. Однако благопристойность состоит не только в том, чтобы одежда возвещала о строгой целомудренности хозяйки. Когда женщина слишком откровенно возбуждает мужской интерес, говорят, что у нее дурные манеры; та же, которая как бы отталкивает от себя мужчин, слывет подозрительной: ей приписывают либо стремление к мужеподобию, лесбиянство, либо желание выделиться, и тогда ее считают эксцентричной. Когда же, отказываясь от роли объекта, она бросает вызов обществу, ее называют анархисткой. Если женщина стремится быть неприметной, она должна оберегать свою женственность. Только нравы, традиции, обычаи устанавливают компромисс между желанием выделиться и целомудрием; «порядочная женщина» должна прикрывать то шею, то щиколотку; девушкам разрешается подчеркивать свои прелести, дабы привлечь внимание претендентов на их руку, замужней же женщине запрещено всякое украшательство – таков обычай в большинстве крестьянских семей. В других случаях девушек обязывают носить воздушные, свободные одежды неброских тонов, скромного покроя, а женщинам постарше разрешаются облегающие платья из яркой, тяжелой ткани, дабы подчеркнуть все прелести фигуры. Скажем, на шестнадцатилетней девочке черное выглядит слишком вызывающе, поэтому в этом возрасте его, как правило, не носят[416]. Правила есть правила, и им, само собой разумеется, следует повиноваться, но в любом случае, даже в самой аскетической среде, женщина сумеет подчеркнуть, что она женщина; жена пастора и та немного завивает волосы, слегка подкрашивается, сдержанно, но все-таки следует моде – одним словом, заботится о своей внешности, чем показывает, что она так или иначе принимает роль самки. Интеграция эротизма в социальную жизнь особенно очевидна в феномене «вечернего платья». Чтобы подчеркнуть значительность празднества, нужно быть роскошной и расточительной, все это вкладывается в вечерний костюм, он должен быть дорогим и совершенно непрактичным, к тому же неудобным, насколько это только возможно; юбка длинная и такая широкая или такая узкая, что сдерживает шаг; драгоценности, платья с воланами, расшитые блестками, украшенные цветами, перьями, парики совершенно меняют женщину, превращая ее в живую куклу. И эта живая кукла выставляет себя напоказ: вот как бесплатно распускаются цветы, так и женщина обнажает свои плечи, спину, грудь. На этих празднествах мужчина никак не должен проявлять своего вожделения, ему оставляется только право на выразительные взгляды, на объятия во время танца; и вместе с тем он может радоваться, что он король в этом королевстве, населенном такими нежными сокровищами. Эти сокровища один мужчина как бы преподносит другому, и весь праздник приобретает сходство с потлачем; каждый мужчина дарит всем присутствующим возможность полюбоваться тем телом, которое составляет его собственность. В вечернем платье женщина предстает в облике той, которая готова подарить удовольствие всем мужчинам, оставаясь гордостью своего владельца.

Это социальное значение туалета позволяет женщине выразить в манере одеваться свое отношение к обществу; послушная установленному обществом порядку, она принимает облик скромного, благовоспитанного человека; возможны и другие варианты: она может представить себя хрупкой, беззащитной, по-детски слабой, таинственной, наивной, строгой, веселой, степенной, слегка дерзкой, незаметной – словом, как ей захочется, у нее есть выбор, или, напротив, женщина станет утверждать себя, бросая вызов условности. Показательно, что в большинстве романов «свободная от предрассудков» женщина непременно выделяется смелостью своего туалета, который подчеркивает в ней качества сексуального объекта и, следовательно, ее зависимость. Например, в романе Эдит Уортон «Эпоха невинности» молодая особа, разведенная, с авантюрным прошлым, решительного нрава, впервые предстает перед читателем в платье с чрезмерным вырезом; между тем спровоцированный ею страшный скандал свидетельствует о ее презрении ко всякого рода конформизму. Таким образом, совсем юная девушка будет развлекаться, одеваясь под даму, взрослая женщина – под девочку, куртизанка – под светскую даму, а светская дама – под роковую женщину. Даже если каждая из них одевается по своим возможностям, во всех случаях речь идет об игре. Лукавство, искусное умение, изобретательность, как и вообще искусство, порождаются воображением. Не только эластичный пояс для чулок, бюстгальтер, перекрашивание волос, макияж меняют фигуру и лицо женщины; даже самая скромная женщина, когда она элегантно одета, уже становится другой; она словно картина, статуя, актриса на сцене, это ее аналог, кто-то сходный с ней, некий субъект, созданный ею персонаж, но не она сама. Вот такое соединение с вымышленным объектом, чем-то, с ее точки зрения, очень достойным и совершенным, как герой романа, как живописный портрет или скульптурный бюст, доставляет ей удовольствие, поднимает в собственных глазах; она стремится раствориться в этом воображаемом образе, показаться в этом новом, ошеломляющем облике и почувствовать себя защищенной.

Именно такой предстает перед нами в своих личных записках Мария Башкирцева, которая неустанно множит свои образы от страницы к странице. Она не забывает описать нам ни один из своих нарядов, и в каждом новом туалете чувствует себя по-новому, иной, новой, и очень себе нравится в обновленном, еще незнакомом, новом, другом облике.

Этот припев повторяется изо дня в день: «Я была прелестна в черном… В сером я была очаровательна… Я была в белом, прелестная».

Г-жа де Ноай, тоже придававшая большое значение нарядам, с грустью вспоминает в своих мемуарах о том, какая драма – дурно сшитое платье.