лета принесли с собой обещание новых возможностей. В начале мая Беньямин получил от своего друга Виланда Херцфельде предложение вести регулярную колонку о французской литературе в новом журнале Das Wort, который предполагалось издавать в Москве. Херцфельде не входил в его редколлегию (которую составляли Брехт, журналист и романист Вилли Бредель и романист Лион Фейхтвангер), но принимал активное участие в основании журнала. На состоявшейся в июне встрече с Марией Остен (Марией Грессхенер), исполнявшей обязанности московского координатора журнала, Беньямин дал свое формальное согласие и тут же обратился к Вилли Бределю с просьбой об авансе. В итоге он написал для журнала одну колонку о французской литературе, но она осталась неопубликованной. В июне берлинский знакомый Беньямина Харальд Ландри обратился к нему с просьбой дать материал в новый журнал Vox Critica. В Берлине Ландри сотрудничал как литературный критик с Berliner Zeitung и Vossische Zeitung, а затем эмигрировал в Лондон, где работал на Би-би-си. Писатель Ганс Арно Иоахим, с которым Беньямин водил знакомство в Париже, порекомендовал Ландри его эссе о произведении искусства. Разумеется, Беньямин по-прежнему горел желанием увидеть свое эссе опубликованным по-немецки или по-английски, но на просьбу Ландри предоставить его сокращенный вариант ответил, что сократить эссе невозможно. В итоге этот проект, как и многие другие литературные проекты тех лет, окончился ничем. Пожалуй, самое увлекательное из новых предложений поступило от Адорно. В конце мая Адорно подал Хоркхаймеру идею о том, что на страницах Zeitschrift было бы очень уместно эссе о Бодлере и социальной теории неоромантизма. Кроме того, он предложил, чтобы такое эссе было заказано Беньямину, а может быть, вызвался наряду с Беньямином стать его соавтором. В ходе дискуссий о пассажах Адорно начал осознавать ключевую роль Бодлера во всей концепции Беньямина; предполагаемое эссе, в частности, было призвано ускорить работу над его главным проектом. Письмо Адорно знаменует собой поворотный пункт в изысканиях о пассажах. После того как Беньямин восторженно откликнулся на это предложение, Хоркхаймер и Адорно начали подумывать уже не только об эссе, но и о целой книге о Бодлере в качестве частичного итога многолетних исследований о Париже XIX в.

С каналами для публикации главных работ Беньямина – и в первую очередь «Берлинского детства на рубеже веков» – дело по-прежнему обстояло неважно. Франц Глюк, брат его друга Густава, искал подходящих издателей в Вене; Беньямин написал ему, выражая свою благодарность, но в то же время подчеркивая, насколько важен для него этот автобиографический текст. «Какой бы насущной ни была стоящая передо мной задача добывать средства к существованию при помощи литературного творчества, – заявлял Беньямин, – конкретно в случае этой рукописи любые материальные соображения стоят для меня на последнем месте» (GB, 5:227).

Во время работы над эссе о произведении искусства Беньямин еще был относительно здоров и эмоционально стабилен. Хотя в феврале его донимал ревматизм, с октября 1935 г. по май 1936 г. в его письмах не встречается обычных для него сетований. Однако по мере приближения лета старые демоны вновь стали одолевать его, и его реакция была такой же, как на протяжении пятнадцати лет: он ощутил в себе отчаянное желание путешествовать. Охватившая его тяга к странствиям на этот раз была особенно сильной, тем более что практически весь 1935 г. он провел в Париже. «После того как исчезло давившее на меня столько времени бремя, вызванное моим финансовым положением, – писал он Адорно в начале июня, – я столкнулся с проблемой, отнюдь не удивительной в этих обстоятельствах: в состоянии расслабленности у меня начали сдавать нервы. У меня возникло чувство, что все мои внутренние резервы исчерпаны. Кроме того, начинает сказываться и то, в каких условиях мне пришлось целый год безвылазно прожить в Париже. Я понял, что нужно что-то предпринять ради восстановления душевного здоровья» (BA, 139). К концу июня Беньямин набрался решимости отправиться в путь, но по-прежнему не знал, что будет лучше: поехать к Кону в Барселону или к Брехту в Сковсбостранд. Как всегда, на его решение повлияли и финансовые, и интеллектуальные соображения. Поездка в Барселону дала бы ему возможность посетить конференцию в Понтиньи, где он мог бы принести пользу Хоркхаймеру и институту, в то время как пребывание в Дании позволило бы – благодаря Брехту – укрепить отношения с Das Wort, выглядевшие многообещающими с издательской точки зрения. Постройки древнего аббатства Понтиньи на северо-западе Бургундии, купленные в 1909 г. журналистом и профессором Полем Дежарденом, были превращены им в место регулярных встреч интеллектуалов, известных как «Декады в Понтиньи»; они ежегодно проводились с 1910 по 1914 г., а затем с 1922 по 1939 г. Их программа предусматривала выступления писателей, профессоров и ученых – по одному в день – и последующие дискуссии; в число участников декад входили Жид, Роже Мартен дю Гар, Жак Ривьер, Генрих и Томас Манны и Т. С. Элиот. Увидев в этом мероприятии еще одну возможность держать Хоркхаймера в курсе событий во французском интеллектуальном мире, Беньямин вызвался присутствовать в Понтиньи в качестве представителя института и написать соответствующий отчет.

Но в итоге Беньямин все-таки предпочел отправиться в Данию к Брехтам, надеясь, что ему удастся отдохнуть в Сковсбостранде, а затем побывать и в Понтиньи. Он отбыл из Парижа 27 июля. Как и двумя годами ранее, на борту судна он встретил знакомого – писателя и журналиста Густава Реглера. Тот с 1928 г. был членом Германской коммунистической партии и по большей части жил в Советском Союзе, куда и направлялся в тот момент. Беньямин услышал от него довольно мрачный рассказ о съезде писателей-антифашистов, состоявшемся той весной в Лондоне. Прибыв в Сковсбостранд в начале августа, Беньямин быстро занял свое прежнее место в сложном окружении Брехта. Он снял комнату в одном из соседних домов и присвоил уголок в саду Брехта в качестве своего рабочего места, вставая из-за стола ближе к вечеру, после чего начинались его обычные беседы с Брехтом и игра в шахматы. Беньямин редко одерживал в них победу, но они превратились в символическое поле, на котором самым дружеским образом разыгрывалось их с Брехтом интеллектуальное соперничество и раскрывались их интеллектуальные разногласия. «Я купил здесь всего за 10 крон замечательный набор фигур, – хвастался Брехт Маргарете Штеффин, – таких же больших, как у Беньямина, и даже красивее, чем у него!»[422]. Как указывает Эрдмут Визисла, сочиненная Брехтом короткая эпитафия «Вальтеру Беньямину, убившему себя, спасаясь от Гитлера» – одно из четырех стихотворений, которые он написал в память о Беньямине в 1941 г., с запозданием узнав о смерти своего друга, – основывается на воспоминаниях об их игре в шахматы[423]:

Ты