“Я живу пока в сторонке, но и поглядываю на сторону. Т. е. скорее всего тоже куда-нибудь отсюда удалюсь и понемножку готовлюсь к этому. Лично мое положение пока еще прочно. Но очень уж гадко здесь жить. Хочется иного. А народ надо предоставить самому себе — сама жизнь и само дело его всему научат”[449]. Поражает, в каком ослеплении, несмотря на все происходившее вокруг, пребывал Л. Семенов. За три дня до смерти он считал себя в безопасности. До самого конца никто из крестьян, среди которых он жил, чьи заботы делил, которым, как мог, помогал, так и не предостерег его, не предупредил о готовившейся расправе. Он полагал, что спасение России может прийти со стороны церкви, — ничто в действительности не оправдывало таких надежд, никак они не реализовались в будущем. Он возлагал надежду на благоразумие народа... Насколько прозорливее оказался в “Окаянных днях” его дальний родственник Бунин!

Последний день жизни Л. Семенова полон значения. Основные факты нам доподлинно известны, о некоторых подробностях догадываемся по намекам, кое в чем сведения расходятся. Наиболее достоверной представляется следующая последовательность событий. С утра 13 декабря Семенов и Софья Еремина на санях отправились в Гремячку и в соседнее имение, в котором жила тетя Таля — тетушка Семенова, в замужестве Наталья Петровна Грот (была расстреляна в январе 1918 г.). Поездка была связана с тем, что в ближайшие дни предстояли свадьба и рукоположение в священнический сан. В деревне они навестили отца Софьи Григория Еремина. Очевидно, в имении у тетушки Леонид сделал последние в жизни записи для своего романа-исповеди-дневника, а кто-то их скопировал, благодаря чему они и дошли до нас. Возвращались в темноте по сильному морозу. Около восьми часов вечера подъехали к дому, увидели, что он разбит (он был разворочен гранатой), в нем и вокруг него снуют какие-то люди. Леонид и Софья кинулись бежать в противоположную сторону, но кто-то за ними гнался и почти в упор выстрелил из ружья в затылок Семенову. Он был убит наповал.

Рукописи Семенова, в том числе не опубликованные и не скопированные родственниками, были сожжены и расстреляны (!) бандитами.

Софья, отморозив пальцы, пешком лишь к утру добралась в Гремячку. Крестьяне сразу же поехали к дому Семенова. Его тело нашли в овраге в лесу. По свидетельству сестры Ариадны, “он лежал, сложив на груди руки, закрыв глаза, череп над лбом был снесен, как бы срезан”[450]. Дядя покойного А. П. Семенов-Тян-Шанский с горечью пишет: “Всем и каждому в этой местности было известно, что покойный не только не имел никакого оружия, но и не признавал, по своему духовному складу, его применения не только против людей, но даже против диких зверей. Известно было всем и каждому также и то, что в домике праведника не было никаких ценностей”[451].

Позже Софья Еремина безуспешно пыталась собрать хоть что-то из рукописей Л. Семенова, находившихся в доме: погромщики уничтожили все. Как сообщает директор музея П. П. Семенова-Тян-Шанского в Гремячке В. А. Мещеряков, расправой руководили близкие к семье Семеновых-Тян-Шанских крестьяне Андрей Гуськов, Александр Маркин, Михаил Антохин[452].

Семенов был похоронен на кладбище в Данкове (ныне г. Чаплыгин Липецкой обл.) около часовенки отшельника Романа (князя Темнова-Оболенского), современника Иоанна Грозного. Крест поставить на могиле новая власть не разрешила, и могила затерялась.

Гибель поэта вызвала ряд откликов в печати. Первый известный нам некролог, подписанный инициалом “А”., появился в газете “Наш век” в номере от 21 декабря 1917 г. В “Русских ведомостях”, N 33 от 10 марта 1918 г., под заглавием “Живая совесть” напечатана поминальная статья Г. Чулкова. 21 марта 1918 г. “Вечерние ведомости” поместили некролог В. Пяста “Поэт-мученик”. Некролог под заглавием “Бегун” опубликовал в газете “Понедельник власти народа” (1 апреля 1918 г.) С. Дурылин. В коломенской газете “Труд и свет” за 1918 г., N 2 (без даты), помещен некролог Пегешева (псевдоним П. Г. Шевцова). Главная его мысль: поэт-народолюбец защищал народ, а народ его убил, не ведая, что творит. “Новый Сатирикон”, N 4 за 1918 г. (без даты), посвятил покойному поэту небольшую анонимную заметку, написанную с горячей симпатией, но без знания его жизни и творчества[453].

Пронзительный рассказ содержится в неопубликованных воспоминаниях сестры Л. Семенова Веры. Она жила в Петрограде, в поисках заработка пошла в издательство “Всемирная литература”, чтобы получить какой-нибудь перевод, и неожиданно встретила там Блока. “Блок стоял, прислонясь к стене, скрестив руки на груди и смотря в пространство, со своим выражением “царски каменной улыбки не нарушу никогда”. Он был очень бледный, с темными тенями под глазами. Я подошла к нему и спросила: “Вы узнаете меня, я сестра Леонида Семенова”. — Он, не меняя позы, ответил: “Да, узнаю”. — Тогда я сказала: “Вы знаете, что он убит?” — “Да, слышал”, — и все та же поза и тон. Меня это смутило, и я не нашла слов, чтобы что-нибудь сказать ему еще. Он был в броне с опущенным забралом” (Записки. С. 135).

Слова о “царски каменной улыбке” — из Стихотворения Блока “Жду я смерти близ денницы...”, посвященного Семенову; (последнее слово заменено).

В эту пору Блок опубликовал статью “Интеллигенция и революция”, в которой оправдывал подавление демократии и весь кровавый ход событий. Судьба друга молодости и всех Семеновых, всего дворянства укладывалась в формулу: “Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому, что там насиловали и пороли девок не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? — Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть, тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью”[454]. На мучившие Семеновых-Тян-Шанских вопросы у Блока в 1918 г. ответ был готов. В его справедливости Блок усомнился позже.

10. ПАМЯТЬ

Посмертная судьба Семенова оказалась по-своему не менее драматичной, чем прижизненная. Не все написано. Не все опубликовано. Многое утрачено. Многое не найдено.

Сразу же после его гибели его дядя Андрей Петрович задумал издать полное собрание его сочинений и начал готовить сборник, посвященный его памяти. В его фонде Архива РАН (СПб.) имеется письмо Н. Н. Шульговского от 29 января 1918 г. — отклик на приглашение участвовать в сборнике[455]. Прошло только полтора месяца со дня гибели Семенова, а уже готовился сборник его памяти. Его предполагалось открыть портретом поэта и биографическим очерком, написанным составителем. Далее намечен был следующий состав: статьи 3. Гиппиус,