Леонида Семенова”[426]. В другой раз, 17 августа 1908 г., “Леонид Семенов, который хорошо знает Ницше, рассказал про него”[427]. В доме Толстого Семенов не мог есть за общим столом, настолько роскошным казалась эта еда по сравнению с аскетическим обиходом Семенова, который по дороге в Ясную Поляну побирался по деревням.

Д. П. Маковицкий записывает 27 октября 1909 г. слова Толстого:

“— Вот какая моя жизнь: стыдно мне вас позвать с собой обедать, — сказал Толстой.

Семенову самому было тяжело, что ставит Л. Н. в неприятное положение”[428].

Сохранилось 17 писем Семенова к Толстому[429] и 11 писем Толстого к Семенову. Какая-то часть писем Семенова по его просьбе была Толстым уничтожена, письма Толстого сохранились в копиях, сделанных в Ясной Поляне до их отправки; оригиналы Леонид отдал на хранение самому младшему брату, Александру, а у того они пропали. Крайние их даты: 7 июля 1907 г. — 18 июля 1910 г. В первом письме Толстой задает тон всей их переписке: “Пожалуйста, давайте о себе знать и смотрите на меня как на любящего вас и готового вам служить старшего брата”[430]. А за год до ухода и смерти, 19 ноября 1909 г., он обратился к Семенову с великим подъемом, как он один умел сказать. “То чувство, которое вызывает во мне мысль и воспоминание о вас, это скорее сожаление и раскаяние в том, что, когда я мог, я не избрал того чистого и прямого пути, по которому вы идете, и вместе с тем радость за то, что вы идете по этому пути, и горячее желание о том, чтобы не сходили с него, продолжая делать то лучшее дело и для себя и для многих и многих, которое только может делать человек. Помогай вам бог, в самом прямом смысле этого выражения. Радуюсь тому, что есть такие люди, как вы, которые показывают нам, что мы должны делать и не сделали. И, удивительное дело, чем больше такие люди обличают нас, тем больше их любишь”[431].

Такие огромные и сложные духовные комплексы, как любовь, вера в Бога, мы, обыкновенные люди, переживаем и мыслим как абстракции. Толстой, гениальный писатель, ВИДЕЛ их. В последнем письме к Семенову 18 июня 1910 г. он оставил поразительное свидетельство этого своего видения. Он написал: “Я Толстой”, — и взял эту надпись в овал. Ниже написал: “Ты Семенов”, — и эти слова взял в новый овал. Два овала соединил пунктирной линией, под нею подписал: “Приятно и это маленькое, самое шаткое соединение”. От обоих овалов провел линии в одном направлении, над и под ними написал (с сокращениями): “Бесконечная линия, ведущая к бесконечно отдаленному Богу, линия, по которой Бог входит в души людей. Самое твердое соединение, хотя и кажется далеким”[432].

Однажды Толстой и Семенов произвели в Ясной Поляне такой опыт. Полученную в этот день Толстым обширную корреспонденцию они разделили на две части, разошлись по разным комнатам и стали отвечать на письма. “Когда каждый закончил ответы на взятую себе половину писем, они обменялись этими половинами и продолжали отвечать каждый на другую половину. Таким образом, в конце концов оба ответили на всю почту. Потом они сошлись и стали сличать свои ответы. В результате к их общей радости оказалось, что ответы обоих были не только совершенно тождественны по содержанию, но очень близки и по форме, а отвечать приходилось многим лицам разных возрастов, пола и положений и на разные запросы, иногда драматические, иногда даже комические”[433].

С разрешения Семенова Толстой отредактировал его рассказ “Смертная казнь” и содействовал, как уже было сказано выше, опубликованию его в “Вестнике Европы”, лучшем журнале той поры. Еще до появления рассказа в печати, в газете “Русское слово” (1908, N 119 от 24 мая. с. 2, подпись “Свой”) была помещена корреспонденция “В Ясной Поляне”, где, в частности, говорилось: “За вечерним чаем возник и захватил всех разговор о молодом писателе Леониде Семенове и его новой повести, присланной Льву Николаевичу в корректуре. Л. Н. с большим мастерством прочитал вслух одну главу из повести <...> Заговорив после чтения с отеческою нежностью о молодом писателе, Л. Н. подчеркнул это особенное свойство истинного художника держать читателя в напряженной иллюзии, ни на мгновение не отталкивая его фальшивыми нотами <...> Один из гостей заговорил о влиянии толстовского “Божеского и человеческого”, которое чувствуется в рассказе Л. Семенова. Л. Н. горячо и серьезно запротестовал:

— Нет, нет! Минуя всякую скромность, скажу, что нельзя и сравнивать мою повесть с прекрасным рассказом Семенова...” И далее Толстой стал доказывать эту свою мысль, разбирая и смакуя, “как тонкий гастроном”, подробности рассказа Л. Семенова. “Я не мог говорить от слез, душивших меня, — написал 10 мая 1908 г. Толстой Семенову. — Непременно надо стараться напечатать. Прощайте, милый друг и брат. Всей душой люблю вас”[434].

В следующем письме, 6 июня 1908 г., Толстой говорит: “...я все-таки рад за вас, что у вас есть эта способность выражать свои чувства, заражать этими чувствами других. Знайте, что она есть в вас, держите в себе эту силу, и, вероятно, придет время, когда она понадобится и вам и людям”[435]. Письмо это кончается так: “Пишите хотя изредка и хотя коротко, но чтобы я чувствовал вас. Прощайте, милый друг”.

По прошествии двух лет отношение Семенова к Толстому стало меняться. Семенов всем говорил “ты”, так же он стал обращаться и к Толстому. Толстому это не понравилось, между ними была разница в возрасте более полувека, он просил Семенова так к нему не обращаться и братом его не называть. Однако Семенов насыщает свои письма такими обращениями. Так, свое письмо от 3 июня 1909 г. он начинает: “Мир тебе, брат Лев Николаевич”, — а кончает: “...приветствую тебя братским лобзанием твой брат Леонид Семенов”[436]. В то же время в письмах Семенова появляется не вполне понятное “мы”. Иногда создается впечатление, что говорится от имени Семенова и Добролюбова, другой раз — от имени Семенова и его духовных братьев — крестьян-сектантов. В языке писем Семенова ясно просматриваются назидательные интонации, а то и нескрываемое раздражение.

Однако Толстой все это воспринимает кротко. А незадолго до своего ухода и смерти, 8 октября 1910 г., Толстой подвел итог отношений с Семеновым в таких словах, записанных его женой: он ей сказал, “что у него нет никакой исключительной любви к Черткову,