При этом 20 апреля (1 мая) в составленной Н. К. Гирсом на основе решений совещания инструкции Новикову допускалось, что расширение влияния Австро-Венгрии на Балканах «может быть скорее кажущимся, чем действительным». Это может быть «неудобоваримым» для нее как политически, так и экономически, и в этом «влиянии» она не сможет «почерпнуть силы». Подобное «допущение», как показала история, было совершенно правильным. Однако в то время на этом правильном понимании пудовыми гирями зависли старые мифы. «Тем не менее, — заключал Гирс, — мы не можем рисковать, ставя на карту судьбу славянских народов, естественной защитницей которых считается Россия»[1239].

Как видим, главным в позиции российской стороны оказалось стремление не «успокоить» Австро-Венгрию, а минимизировать ее расширение на Балканах, предотвратить ее доминирующее влияние как на Сербию с Черногорией, так и на освобожденные от власти турок территории.

Канцлер под давлением императора пытался отыскать аргументы, которые бы убедили правителей Австро-Венгрии ограничить свою балканскую экспансию. Он наставлял Новикова «обратить внимание Вены на то», что в случае аннексии Боснии и Герцеговины существование Турции в Европе сделается «весьма призрачным». Намек был очевиден: не будет турок в Европе, тогда вся освободительная энергия славян перекинется на Австро-Венгрию, да и кто будет присматривать за Константинополем, ведь Европа столь опасается русского утверждения в зоне проливов. А всего этого, по мысли канцлера, как раз и позволял избежать Сан-Стефанский договор. Тем самым Петербург в который раз являл себя противником окончательного решения Восточного вопроса и готов был вступиться даже за турецкие интересы в Европе, лишь бы не позволить Австро-Венгрии усиливаться на Балканах[1240].

Из донесения Новикова от 27 апреля (9 мая) следовало, что Андраши не удовлетворен предложениями Петербурга. Его сильно задевало стремление России лезть в «специфические австрийские вопросы» на Балканах. Одновременно в отношении Англии, по мнению Андраши, Петербург проявлял куда больше уступчивости, несмотря на ее менее благожелательное отношение к российским интересам. «В ожидании договоренностей с вами, — объяснял Андраши российскому послу, — мы не взяли на себя никаких других обязательств, мы выступили против возражений Англии, касающихся конгресса, отвергли ее предложение о создании Болгарии в пределах Балкан и теперь рискуем оказаться в изоляции»[1241].

«Вам необходимо, — говорил Бисмарк Шувалову в начале мая, — пойти на компромисс. Вам нужно купить либо Англию, либо Австрию. Покупайте же эту последнюю, она продаст себя дешевле»[1242]. Но выгодной «покупке» мешало только одно — упрямое стремление покровительствовать балканским славянам вместе с наивной убежденностью, что их государственные образования станут опорами России в этом регионе.

Российские войска стояли в двух переходах от Константинополя и Босфора, а в тридцати километрах — дымили трубы английских броненосцев. Александр II и его окружение понимали, что необходимо срочно договориться с Веной на случай схватки с Лондоном. Но что оказалось в итоге? Петербург стал торговаться из-за клочков балканской земли и отказал Вене по Боснии и Герцеговине. В российской столице согласились на раздел Болгарии по решениям Константинопольской конференции, чего Андраши вовсе не добивался, но отвергли выделение из ее состава Македонии, на чем Андраши настаивал. И наконец, открыто заявили венскому послу о возможности военного столкновения между двумя империями. После этого неудивительно, что соглашение с Веной не состоялось. Вывод, по-моему, очевиден: понимание национально-государственных интересов России уже в который раз тонуло в отстаивании невыгодных целей и лишалось перспективного государственно-прагматического видения. При этом свой клин в «Союз трех императоров» Александр II вколачивал вполне добросовестно, но делал это весьма опрометчиво, что особенно проявилось на фоне позиции Бисмарка.

Трения во взаимоотношениях между Петербургом и Веной чутко улавливались в Берлине. Однако брать на себя роль арбитра, а тем более давить на Вену по желанию из Петербурга там вовсе не собирались. Об этом Бисмарк заявил еще в самом начале Балканского кризиса и был здесь весьма последователен. 5 (17) февраля он выступил с речью в рейхстаге по запросу о позиции германского правительства в связи с событиями на Балканах. Бисмарк в целом одобрил русские основания мира. Он заявил, что «Германия никому не станет навязывать своих взглядов, не будет разыгрывать из себя третейского судью, а ограничится ролью честного маклера, желающего, чтобы между спорящими сторонами действительно состоялось соглашение»[1243]. Отсюда и его настойчивый совет Петербургу: не упрашивайте меня давить на Андраши, сами договаривайтесь с Веной, «покупайте» ее расположение. По мнению «Таймс», Бисмарк «не задевает Россию, но он дружественен и Австрии»[1244]. Дерби же высказался куда определеннее: речь германского канцлера «всеми расценена как пророссийская»[1245].

В беседах с Убри Бисмарк озвучивал то, что не предназначалось депутатам рейхстага. Он убеждал российское правительство «поддержать соглашение с Австрией», указывая на опасность смычки между Веной и Лондоном. «Англия, — говорил он, — встревожена не на шутку и серьезно помышляет о вооруженном сопротивлении видам России. Если русский двор изменил свои намерения и хочет воспользоваться обстоятельствами, чтобы окончательно разрешить Восточный вопрос, пусть Россия возьмет и удержит за собой Константинополь; Германия не будет этому противиться (курсив мой. — И.К.). Приобретение это усилит положение России для защиты и ослабит его для нападения. Но если император Александр и его канцлер предпочитают мирную развязку, то единственное средство избежать войны — немедленное созвание конференции. Ввиду ее России следовало бы сделать все от нее зависящее, чтобы удовлетворить Австрию». Константинополь, Босфор, Дарданеллы — эти цели российской политики были понятны канцлеру Германской империи. «Но стоит ли вести войну для того только, чтобы раздвинуть границы Болгарии?» — недоумевал Бисмарк[1246]. Это он решительно отказывался понимать.

Любопытно, что «Таймс», отмечая подчеркнуто незаинтересованную позицию Бисмарка в Восточном вопросе, тем не менее заметила, что германский канцлер «не советует России избегать войны»[1247]. С кем? Если Бисмарк уговаривал Петербург договориться с Веной, то в качестве противника оставалась только одна держава — Великобритания.