Пора было уже заняться делами табора; цыган покинул нас, отложив продолжение своих приключений на будущий день.

На следующий день цыган так продолжал свой рассказ:

Продолжение истории цыганского вожака

В продолжение десяти лет я непрестанно пребывал при эрцгерцоге. Печально прошли лучшие годы моей жизни, хотя, правду сказать, не веселее прошли они и для всех прочих испанцев. Беспорядки, которые, казалось, вот-вот кончатся, все не прекращались. Сторонники дона Филиппа сокрушались из-за его пристрастия к герцогине Орсини, партии же дона Карлоса также нечем было особенно восторгаться. Обе партии совершили множество ошибок; чувство усталости и досады охватило всех.

Княжна Авила, в течение долгого времени бывшая душою австрийской партии, возможно, перешла бы на сторону дона Филиппа, но её оскорбляло высокомерие герцогини Орсини. Наконец эта последняя вынуждена была на некоторое время покинуть арену своих деяний и отправиться в Рим; вскоре, однако, она возвратилась, торжествующая более, чем когда бы то ни было. Тогда княжна Авила уехала в Альгарву и посвятила себя основанию обители. Герцогиня Сидония потеряла дочь и зятя. Род Сидония окончательно угас, имения перешли к семейству Медина Сели, герцогиня же выехала в Андалузию.

В 1711 году эрцгерцог вступил на престол, унаследовав его от своего брата Иосифа[305] — и стал императором под именем Карла VI. Зависть Европы, вместо того, чтобы избрать своим предметом Францию, обратилась теперь на эрцгерцога. Державы не желали, чтобы от Испании до Венгрии все было подвластно одному скипетру. Австрийцы покинули Барселону и оставили в ней маркиза Кастелли, к которому жители города питали безграничное доверие. Я пытался образумить их, но действия мои оказались бесплодными. Не понимаю, что за ярость овладела душами каталонцев: они возомнили, что смогут дать отпор всей Европе.

В разгар этих событий я получил письмо от княжны Авила. Она подписывалась уже «игуменья из Валь-Санто». В письме было всего лишь несколько слов:

Герцог Пополи, главнокомандующий войсками короля дон Филиппа, осадил Барселону. Прежде всего он приказал соорудить виселицу вышиной в двадцать пять футов, предназначенную для маркиза Кастелли. Я созвал именитых граждан Барселоны и обратился к ним с такими словами:

— Господа, я умею ценить честь, которую мне приносит ваше доверие, но я не военачальник и не гожусь вам в командующие. С другой стороны, если когда-нибудь вы будете вынуждены капитулировать, в качестве первого условия капитуляции вам прикажут выдать меня, что, несомненно, будет для вас весьма оскорбительно. Поэтому лучше мне с вами распрощаться и навсегда покинуть вас.

Когда народ однажды попадает на стезю безрассудств, он с восторгом увлекает за собой как можно больше людей и полагает при этом, что много выигрывает, отказав кому-либо из них в разрешении отбыть восвояси. Поэтому мне не было дозволено выехать, но решение моё созрело уже давно. Нанятое заранее судно ожидало меня у берегов; в полночь я поднялся на борт и к вечеру следующего дня высадился в Флориано, рыбачьем селении в Андалузии.

Щедро наградив моряков, я отослал их, сам же пустился в горы. Я долго не мог отыскать дороги, наконец нашел замок Узеды и самого хозяина замка, который, несмотря на всю свою астрологию, с превеликим трудом сумел меня припомнить.

— Сеньор дон Хуан, — сказал он, — или, пожалуй, сеньор Кастелли, дочь твоя здорова и несказанно прекрасна. Относительно же всего прочего потолкуешь с приором доминиканцев.

Спустя два дня прибыл почтенный монах, который сказал мне:

— Сеньор кавалер, святейшая инквизиция, членом коей я являюсь, полагает, что на многие вещи в этих горах ей следует смотреть сквозь пальцы. Она поступает таким образом, надеясь обратить на путь истинный заблудших агнцев, обитающих здесь в значительном числе. Пример их имел для юной Ундины пагубные последствия. Впрочем, это девица престранного характера и образа мыслей. Когда мы излагали ей основания святой нашей веры, она слушала нас со вниманием и по ней нельзя было заметить, что она сомневается в справедливости наших слов; вскоре, однако, она приняла участие в магометанских молениях и даже в празднествах язычников. Иди, сеньор кавалер, к озеру Ла Фрита и, так как ты имеешь на неё право, постарайся испытать её сердце.

Я поблагодарил почтенного доминиканца и отправился на берег озера. Пришел на мысок, расположенный с севера. Увидел парус, скользящий по воде с быстротой молнии. Присмотрелся — и восхитился устройством сего кораблика. Это была лодка, узкая и длинная, снабженная двумя шестами, которые, служа ей противовесом, предохраняли её от опрокидывания. Стройная и крепкая мачта поддерживала трехугольный парус, юная же девушка, опираясь на весла, казалось, улетала, легчайшими движениями бороздя поверхность вод. Своеобразный этот кораблик причалил к месту, где я стоял. Юная девушка вышла из него; руки и ноги её были обнажены, зеленое шелковое платье облегало её тело, волосы ниспадали буйными локонами на белоснежную шею; порой она встряхивала ими, как гривой. Вид её напомнил мне диких обитателей Америки.

— Ах, Мануэла, — вскричал я, — Мануэла, ведь это наша дочь?!

И в самом деле, это была она. Я направился в её жилище. Дуэнья Ундины умерла несколько лет тому назад, тогда княжна сама прибыла в Ла Фрита и вверила дочь одному валлонскому семейству. Однако Ундина не желала признавать над собой ничьей власти. Вообще она мало разговаривала, взбиралась на деревья, карабкалась на утесы и прыгала в озере. При всем том она была весьма смышленой. Так, например, она сама придумала тот хитроумный кораблик, который я вам только что описал. Одно лишь слово принуждало её к послушанию. В ней жила память об отце, и когда хотели, чтобы она что-то сделала, ей приказывали именем отца. Вскоре я добрался до её жилища; сразу же решено было её позвать. Она пришла, трепеща всем телом, и пала передо мной на колени. Я прижал её к сердцу, приласкал, но не сумел вырвать у неё ни единого слова.

После обеда Ундина снова ушла в свою лодку; я сел в лодку вместе с ней, она налегла на весла и выплыла на середину озера. Я старался завязать с ней разговор. Тогда она отложила весла и, казалось, слушала меня внимательно. Мы находились в восточной части озера, подле обступающих её крутых и обрывистых скал.

— Милая Ундина, — сказал я, — внимательно ли слушала ты поучения святых отцов из монастыря? Ундина, ведь ты все же разумное существо, ты обладаешь душой, и религия должна озарять твой жизненный путь.

Когда я так с наилучшими намерениями принялся делать ей свои отеческие наставления и предостережения, она неожиданно бросилась в воду и исчезла с моих глаз. Я был охвачен тревогой, со всех ног кинулся к её жилищу и стал звать на помощь. Мне ответили, что опасаться нечего, что вдоль скал есть пещеры или подземелья, сообщающиеся между собой. Ундине были известны эти проходы; она ныряла, исчезала и, спустя несколько часов, возвращалась домой. Она и в самом деле вскоре вернулась, но на сей раз я уже не повторял своих предостережений и наставлений. Ундина, как я уже сказал, была вполне разумна и понятлива но, воспитанная как бы в пустыне, предоставленная самой себе, она не имела никакого понятия о том, как вести себя в обществе людей.