Муса расслышал стук, и за каждый удар по цепи Семён поплатился вдесятеро. Затем с помощью мавлы и десятка добровольных помощников Муса связал беснующегося раба и отволок его в темницу, где давно умеют смирять бесноватых.

Темница располагалась за городом и представляла собой яму в два человеческих роста глубиной с выложенными камнем стенами, даже не отвесными, а опрокинутыми вглубь, чтобы никто и думать не пытался выбраться на волю. В яме держали пойманных бродяг, несостоятельных должников, всякую шушеру, которой покуда не нашлось места ни на свободе, ни на колу. По такому случаю и охраняли зиндан не слишком строго. Под навесом сидели двое стражников, в ведении которых была лестница и верёвки, с помощью которых преступников ввергали вниз, а если требовалось, то и выволакивали на свет божий. Один из стражников, густо пропахший коноплей, принял от Мусы плату, обещал приглядывать, чтобы с рабом ничего особого не случилось, после чего Семён был ввергнут во тьму зиндана.

Казалось бы, всего делов — лишнюю неделю в узилище посидеть… Когда обоз в Ыспагань приходил, то Муса Семёна весь срок в тюрьме продержал, даже домой не заходя, передал раба аскерам. Тогда Семён оставался спокоен, даже гордился, что Муса смотрит на него опасно, а в нынешний раз оказался уязвлён в самое сердце. Сначала порывался биться и кричать, хотя и понимал, что единственное, чего может получить, — зуботычин от выведенных из терпения тюремщиков. Однако один из воинов был надёжно усыплён запретным куревом, а второй — молодой краснолицый парень — не то отлучился куда-то или, может быть, привык слушать вопли и находил в том особую прелесть. На то она и тюрьма, чтобы в ней было плохо. Должно быть, пророк, писавший о плаче и скрежете зубовном, сам сиживал в зиндане и на собственной шкуре познал, что есть тьма внешняя. Наконец Семён устал драть горло. Сидел молча, закаменев лютой ненавистью, переживая, как придушит злодейственного Мусу в первую же ночь, едва купец покинет город. Потом и чёрные мысли перестали греть, и Семён начал молиться. Знал, что среди бродяг и воров, что рядом сидят, почитай все бусурмане и запросто могут его порешить за христианскую молитву, но креста не скрывал и молился вслух. Пусть убивают… Христос в этой же земле пострадал.

Большинство заключённых не то что резать Семёна не собирались, но и молитв его попросту не замечали. Всякий узник о своём думает, что ему чужие молитвы? Но всё же один заключенный на Семёновы выкобенивания призрел и поступил, как истинному мусульманину пристало. То был сухонький старичок в высокой шапке и грубошерстной абе, какие обычно носят святые дервиши, напоказ уязвляющие свою плоть жёстким верблюжьим волосом. Старичок подошёл к Семёну, постоял, качаясь на пятках, негромко пропел: «Бисмалла!» — и саданул босой ногой Семёну под кадык. Не почуял бы Семён в последний миг угрозы, не принял бы удар в изготовленные руки, то тут же и упал бы со сломанным горлом. А так старикан отшатнулся и вновь замер напротив сидящего на корточках Семёна, словно ничего только что и не случилось.

— Нехорошо, ата, — попенял Семён своему убийце. — Старый человек, а такие дела творишь. Что, если я теперь поступлю с тобой, как книги хадисов велят поступать с бесчестно напавшим обидчиком? Сегодня тебя спасла белая борода и завет господа Исуса Христа. Ступай и больше не греши.

— Сеид-бабá, — негромко позвал дервиш, — ты слышал? Почтительный гяур не может поднять руку на белобородого старца. Но ведь твоя борода черна, Сеид! Во имя Аллаха, помоги человеку облегчить его праведный гнев.

Сеид, до того сидевший в тени, медленно поднялся и вышел на середину тускло освещённого пространства. Защитник дервиша был не просто чернобород, борода начиналась от самых глаз и неровными прядями опускалась на грудь, оставляя открытой лишь яму рта, обрамлённую запекшимся мясом губ. Зато шишковатая башка была обрита наголо, так что казалось, будто голову Сеиду оторвали и, перевернув, присобачили на прежнее место вверх тормашками. Роста Сеид был огромного, длинные узловатые руки оканчивались никогда не разжимающимися кулаками. Глаза под нависающими надбровьями ничего не выражали, кроме готовности пустить кулаки в ход.

Семён легко поднялся навстречу зверообразному мордовороту. Страха он не ощущал, отлично зная, что звероподобные громилы опасны только для тех, кто испугается их лютого облика. На самом деле здоровый мужик подобен быку: силой его свалить трудно, а ловкостью — всегда можно.

Сеид глухо зарычал, распаляя кровь, и резко ударил ногой, метя в низ живота. Так дерутся кызыл-баши и парни в афганских кишлаках. Семён удара ждал и, перехватив ногу, отправил Сеида в дальний угол, на колени сгрудившимся там людям.

Сеид взревел раненым туром, ушибленные обрушившимся телом люди закричали, призывая кто Аллаха, кто Магомета, а кто и тюремную охрану. Неведомо, слыхал ли господь или пророк вопли обиженных, а вот стражник, тот, что не злоупотреблял запретным, появился на краю ямы и с интересом заглянул в тюремную преисподнюю.

Сеид, распихивая людей, поднялся. Сгорбившись и раскинув лапы, словно вставший на дыбы медведь, он двинулся к Семёну. Пудовый кулак со свистом рассёк воздух, и Сеид вновь грянулся на плотно утоптанный пол.

Стражник наверху захохотал:

— Что, беюк, не можешь с неверным справиться? Ну-ка, ножом его пырни!

Короткий и широкий нож звонко упал на землю. Он был тяжёл и так остр, что им было бы нетрудно побриться. Самый вид его напоминал об убийстве — жестоком ударе, распарывающем человека от лобка до самого горла. Скучающий караульщик хотел крови и был готов ради неё даже оправдываться перед начальством за невовремя произошедшее убийство.

Вид оружия, упавшего между драчунами, лишь подстегнул дважды битого Сеида. С быстротой молнии он метнулся к ножу и даже успел наложить на него лапу, но вслед за тем босая пятка Семёна впечаталась в бритое темя, и нож остался на земле неподнятым.

Но даже такой удар не свалил Сеида, он по-прежнему желал драки.

Теперь Семён не церемонился с чернобородым. Левая, с юных лет кривоватая рука метнулась вперёд, вцепившись в нечёсаные лохмы бороды. Казалось бы, таким приёмом нечего и думать усмирить буйного Сеида, однако недаром со времён Александра все великие завоеватели велели своим воинам бриться перед сражением. Понимали полководцы, как мешает борода во время боя. Семён рванул Сеида на себя, одновременно выкинув правую руку навстречу бородатому лицу. На мгновение он почувствовал, как проминается под кулаком переносица врага, затем Сеид громко всхрюкнул и сел.

Семён, опасаясь наклоняться, подцепил нож пальцами